Свои

К слову, эти ее убеждения подкреплялись действием сил сколь таинственных, столь и могущественных. Здесь, в Прибалтике, само звучание имени-фамилии «Фрида Шефер» было даже ласкательным для уха латышей, издревле питавших слабость ко всему немецкому, слабость, сохранившуюся несмотря на бедствия прошедшей войны. И даже Антон Андреевич, который поначалу сердился на жену из-за всей этой родственной затеи, после появления племянницы смягчился, ощутив для себя неожиданную пользу. Драматическое положение девочки, лишенной немецкой родины на советской земле, вынужденно разлученной с матерью и нашедшей приют у рижских родственников, делало его настоящим героем в глазах людей разных убеждений и направлений, выгодно затмевая его недостаточно доблестное прошлое, проведенное в глубоком тылу, на партийной должности при хлебозаводе. Оттого теперь на официальные торжества и праздники Антон Андреевич являлся не только с прекрасной супругой Марией Васильевной и дочкой Нюшенькой, излучавшей обаяние тихого ангела, но и с племянницей Фридочкой, — яркой, зеленоглазой красавицей с тонкими, удивительно правильными чертами лица и ямочкой на подбородке.

И чем чаще прибегал он к этой тактике очарования, тем больше пропитывалась Фрида чувством собственной значимости, не всегда понимая зыбкость своего положения. Причем фантазии и желания укоренялись в ее разуме так глубоко, что для жизни реальной, фактической, места иной раз и вовсе не оставалось, так что однажды вся эта путаница вылилась в очень неприятную историю.

Как-то раз Мария Васильевна Можаева, особенно ласково, даже сочувственно позвала племянницу на кухню и там как можно осторожней рассказала, что отец ее погиб и теперь никого ближе мамы у девочки не осталось, на что Фридочка ответила с неожиданной легкостью:

— Видите, у меня теперь папки нет, а тут дядя Антон! — и побежала к нему то ли поделиться радостью, то ли получить одобрение.

Мария Васильевна только руками всплеснула и устремилась вслед за племяшкой. Но Антон Андреевич выпроводив жену, остался наедине с Фридой. О чем они говорили, — это навсегда осталось между ними двоими, но, по словам Марии Васильевны, Фридочка после того разговора весь вечер плакала, не отходя от Антона Андреевича ни на шаг. Он же вел себя благодушно, даже покровительственно, и судя по всему был доволен состоявшейся беседой. Жизнь быстро вошла в прежнее русло. А Фрида больше никогда не пыталась «заменить» себе отца, тем более, что образ Александра Шефера, актера и художника, немца Поволжья, ушедшего на фронт добровольцем и отдавшего жизнь за Советский Союз, тоже неплохо подходил ей как живому символу исторических тайн.

И только с Нюшей у них разладилось. Была ли это детская ревность или так сказывалась разница в возрасте, — за пределами квартиры Анита оставалась прежней, заботливой и внимательной кузиной, но дома даже играть с сестричкой отказывалась. Бралась ли Фрида за кукол, — Нюша садилась за раскраски, тянулась ли Фридочка к цветным карандашам, Нюша вспоминала о детских мозаиках[91]. Еще немного, и до ссор бы дошло. К счастью, тогда же Анита в первый класс пошла, и теперь большую часть дня проводила в школе, а вечером делала уроки или гоняла во дворе на велике. Фрида же подолгу оказывалась предоставлена сама себе, а потому любила гостить у своих маленьких подружек по двору под присмотром чужих нянек, среди которых хватало и русских, и латышек. А вот на даче ей бывало совсем одиноко. Мария Васильевна с супругом и Нюшей могли целыми днями отдыхать на взморье, при этом брать с собой племянницу не любили. За маленьким ребенком глаз да глаз нужен, тем более у воды, — какой тут отдых! Фриде только и оставалось, что с Любкой-домработницей гулять, с девчонкой, которая приглядывала за дачей Горских, когда те жили в городе.

Вот уж кого судьба обидела! Как ее, по годам почти ровесницу Аниты, родившуюся где-то под Тамбовом, неграмотную и глухую, занесло в Ригу, — этого никто не пробовал узнать. Непросто это — с глухими разговаривать. Сама о себе она даже не пыталась ничего рассказывать, зато на Фриду смотрела с собачьим обожанием. Хозяева, конечно, тоже были для нее в почете. Но Фрида своим, пусть и случайным интересом, вызывала совершенное благоговение девочки, и Фрида, конечно, чувствовала это и легко утешала свое детское самолюбие.

А уж когда Ридишка сама вступила в мир знаний, в ту же школу, где училась Нюша, прежние огорчения и вовсе забылись. В школе девочку полюбили с первого дня: яркая красавица из известного в Риге семейства, одинаково хорошо говорившая на русском и латышском, — она неизменно покоряла учителей и сверстников живостью ума, душевным задором, умением схватывать на лету не только знания, но и настроения. И даже Нюша нет-нет да и проявляла знаки сестринской близости, хотя и училась в четвертом классе (а любой школьник понимает, что между первым и четвертым классом — вечность). И школа захватила все существо Фриды, превратив ее жизнь в нескончаемый праздник.