Свои

А Ирина Дмитриевна с Полиной Васильевной, устроившись на кухне, проговорили всю ночь. Говорили о жизни, рассказывали о себе, вспоминали погибших мужей, и конечно, говорили о Фриде. Трудно сказать, что сыграло решающую роль, — душевная близость, установившаяся между вдовами, или вопросы педагогической целесообразности, но переезд Фриды решено было отложить до окончания ею начальной школы.

И хотя Фрида торжествовала, чувствуя себя героиней, отстоявшей свою родину так же, как герои прошедшей войны, но кое-чем предстояло поступиться и ей.

Горские более не считали нужным помогать Шеферам. Антон Андреевич и вовсе называл столь нежную заботу о переживаниях Фриды, говоря литературным языком, недопустимым потворством (однако при этом был столь сердит и гневен, что слова употреблял не всегда литературные). Зато сама Ирина Дмитриевна выразила готовность не только приютить девочку, но и подготовить ее к мысли о переезде к матери. Так что отныне жить Фриде предстояло у своей же учительницы, забыв о прежней роскоши, а пожалуй, и о всякой роскоши. Зато теперь она была уверена, что в ближайшее время никто-никто не разлучит ее с любимой землей. «А про потом что-нибудь еще придумается», — была уверена Фрида.

А пока рядом оставались добрая, чуткая Ирина Дмитриевна, любимая школа и даже Любка-домработница. Прознав о злоключениях обожаемой Фриды, она не успокоилась, пока не нашла ее, а найдя, два-три раза в неделю забегала узнать, не нужна ли в доме какая-то помощь. Но Ирина Дмитриевна, всю жизнь обходившаяся своими силами, каждый раз усаживала застенчивую гостью пить чай, и бедная Любка, непривычная к такой заботе, терялась и чуть не плакала, когда взрослая женщина выставляла перед ней небогатые угощения, к которым Любка даже притрагиваться по началу стеснялась.

За этими чаепитиями Ирина Дмитриевна и в Любкины беды вникла, и со временем развернулась во всю педагогическую мощь: и лечила, и учила, и в отдел образования водила. А Любка будто того и ждала, — так жадно, так рьяно в учебу включилась. Прямо сроднились! И хотя Фрида оставалась по-прежнему любима ими обеими, но это потому что их доброты и великодушия на весь мир хватило бы, а Фридишке как раз не нужно было, чтобы на весь мир, ей хотелось, чтобы только на нее, — и бог с ним, с остальным миром, с бессердечными Горскими, с далеким Ленинградом, который никогда не станет ей родным.

Но увы, те, кто еще недавно умел понять ее чувства, уступить их силе, горячности, искренности, — теперь как будто отказывался с ними считаться. Каждые каникулы, каждые праздники, если Полина Васильевна не приезжала в Ригу, значит, Фридинька ехала в Ленинград, иногда только с Ириной Дмитриевной, иногда еще и Нюшу, и Любку брали, — и все чтобы погулять по городу, где Ридишка будет жить, чтобы обвыкнуться с новым домом, с квартирой, комнатой …

Вместе они ходили по его улицам и площадям, заглядывали в музеи и театры, и конечно, в тот, где служила Полина Васильевна, бывали в музыкальной школе, которой теперь руководила тетя Женя. Но ничто-ничто, — ни семейные прогулки, ни любимый когда-то Зоосад, ни карусели около него, никакие концерты и городские праздники, — ничто не трогало Фридишку. Наоборот, с каждой поездкой она все отчетливей понимала, что ее, как глупую зверушку, заманивают в этот неуютный город, чтоб однажды внезапно захлопнув крышку, отрезать ей путь назад. Да еще такой заботой, таким вниманием окружили — поди вырвись!

Меж тем переезд в Ленинград из года в год откладывался: сначала взрослые не могли расстаться со своими страхами за Фриду, потом страна переживала смерть Вождя, потом были скорбные речи, траур, кто-то плакал, кто-то нашептывал о больших переменах, были разоблачения, новые назначения. Потом завязалась такая суета, что о мятежной школьнице, казалось, и вовсе можно было забыть. Однако с окончанием средней школы вопрос стал с новой остротой.

С аттестатом средней школы можно было пойти куда-нибудь в училище или техникум с общежитием, но Фриде не хотелось быть хуже Нюши, которая будучи достойной дочерью известного семейства, окончила старшую школу. Однако это удовольствие было платным, — тут уж без Полины Васильевны никак. Да и в любом училище спросили бы, отчего это несовершеннолетняя девушка живет отдельно от матери, у которой есть и жилье, и работа, и все необходимое для воспитания дочери.

Вот и пришлось Фриде смириться, возненавидев бездушие законов, которые не смотрят на лица, и сами безлики, — и в глаза им не взглянешь, и чувств не пробудишь; вот и пришлось ей переехать в Ленинград к матери, дав себе слово как можно чаще навещать родную Ригу, чтобы всегда и во всем оставаться ее истинной дочерью.

***

Встретив недавнюю рижанку испытаниями и противоречиями, Ленинград лишь укрепил Фриду в решимости сохранять верность латышской родине.