Свои чужие люди

Ночь в камере – не заснуть, только думать. Не было у него раньше такого вот свободного времени. Когда нечем больше заняться. То есть не нечем, а нельзя ничем. Только спать или думать. И как он за свою такую шальную жизнь – и ни разу в камере! А тут, под старость! Когда свобода нужна, когда там, за стенами, ждет ласковая и нежная Милочка. И еще проблема. Сын. Нет, два сына. Он и не сомневался, что Катерина его пошлет. Но не ей решать. Он бы встретился с Сашкой, Аликом, как называла бы его бабушка, мать Василия. Обрадовалась бы обретенному внуку. Как и Марка любила бы. Если не больше: мать-то Марка она терпеть не могла, а Катю с детства знала.

Все оттягивал он встречу с Сашкой, только раз из машины на него посмотрел, когда тот на похоронах отца так называемого, опустив голову, стоял. Видно было, переживает. Неужели можно вот так чужого дядьку и полюбить?

А Марка он, Василий, не потеряет. Объяснит, все объяснит, от начала до конца! Мальчик умный, справедливый, поймет, что все ему во благо было сделано, все – ему. Отец ради него жил, все сердце, душу ему отдавал. Ну, сейчас вот только любовь свою земную нашел, Милочку. И все равно сын – он на первом месте! Все объяснит Марку, поймет тот его. Пусть только попробует не понять!

Голод ждал встречи с ним, знал, что тот дома. И боялся все же. Вот и свербило в груди по этой причине.

Милочка, всю дорогу державшая его за руку, легко поцеловала его на прощание, шепнув: «Жду к вечеру». Понимает, насколько важен для Василия разговор с Марком.

Он перепутал ключи от квартиры: попытался вставить в замочную скважину те, что от их с Милочкой. Решил мимоходом, что разделит их на две связки, разные брелоки прикрепит, только бы не забыть. Пока перебирал ключи, дверь сама открылась. Марк бледный, осунувшийся. Сердце откликнулось новой болью. Но гнал Василий от себя мысли, что это он – виновник, гнал, пока сын прямо с порога не посмотрел на него тяжелым взглядом. Без любви, без ненависти. Пустой взгляд, безжизненный. И он испугался.

– Выпустили? – равнодушно отодвинулся Марк, пропуская отца в квартиру.

– Ну да. Конечно, – нарочито спокойно ответил он, сам уже внутренне холодея от дурных предчувствий.

– Зря, – бросил сын.

Голод опешил. А станет ли он его слушать, Марк?! Даст ли вообще возможность хоть что-то сказать?

Он прошел сразу на кухню, очень хотелось кофе и чего-нибудь домашнего, картошечки пюре с маслицем и молочком и котлетку. Он открыл холодильник и невольно ахнул: пусто, морозно.

– Есть хочешь? – опять равнодушно. – Извини, ничего нет.

– Да, я, знаешь, там не мог, – словно оправдываясь, выдавил он. И вдруг понял: не будет объяснений. Не услышит их Марк, даже если он, Василий, кричать будет.

– Отдыхай, – опять холодно. И отвернулся, готовый уйти.

– Марк, постой, – Василий постарался, чтобы не сорвался голос, не подвел.

– Ты хочешь мне что-то сказать? – вдруг зло выкрикнул. А Василий обрадовался: пусть зло, только бы не равнодушно!

– Да. И, надеюсь, ты меня поймешь, – уже совсем твердо произнес он, садясь на стул.

– Я не думаю, что ты мне можешь сказать что-то, чего я еще не знаю.

– От кого? От кого знаешь-то? Что тебе наплели?! – искренне возмутился Голод. Ну кто мог передать, для чего он все это натворил?! Кто, кроме него самого?!

– Послушай, давай без истерик, – голос Марка, холодный и чужой, бил по сердцу. – Хочешь оправдаться – попробуй. Только напрасно. Ты – нелюдь. Ты даже не животное, хоть и вели тебя по жизни одни инстинкты. А я тебе верил! Ладно бы кому – тебе! Я знаю, как тебе доказать, что ты – подонок…

– Как ты с отцом!..

– Заткнись и слушай, – произнес одними шипящими Марк.

– Да, я… – а сердце забилось быстро-быстро.

– Ты любишь Милу, знаю. Несчастная женщина! Но ты ее лю-би-шь! Слышишь, как это? Сердцем своим слышишь?! А я сейчас пойду – и убью ее. Навсегда у тебя отниму! Понял? Выживешь после этого?! Даже если выживешь – зачем она тебе, жизнь без нее?! Простишь меня, убийцу?!

– Ты…

– А ты хочешь, чтобы я простил. Понял. Может, даже посочувствовал тебе? Тебе, отнявшему у меня жизнь дважды?! Ты зачем меня тогда, в первый раз, из наркоты вытащил? Наследство некому оставить было?

– Я ее не убивал!

– Да какая разница кто?! Ты, твой холуй или кто-то другой? Ты мне труп показал. Тогда, когда она пропала. Ты стоял, сочувствуя. Руку мне на плечо положил, а за моей спиной с дружком твоим, Буровым, переглядывался? Господи, как же я мог тебе поверить?! Она же в ту ночь настоящая была, не притворялась. Я ее нашел! Нашел, понимаешь?! Судьба вела, а ты! Не могла она сама уйти, не могла!

– Да какая судьба! Окстись! Проститутка эта – твоя судьба?! Твоя, сына моего?!

– Проститутка… А ведь ты ее на панель толкнул! За что? И как тебе удалось все? А я слепой был, слепой! – кричал уже Марк.

– Марик, сынок! Все для тебя, – прохрипел Голод уже в спину уходящему сыну.

«Все. Теперь точно все. Я сказал ему, что хотел», – подумал Марк, вгоняя себе иглу в вену.