Свой — чужой

Якушеву кровь ударила в голову, но взорваться и наговорить разных глупостей он не успел, потому что Юрий Петрович наехал на него так, как только он и умел:

— Ты вот что, сынок! Ты сюда пришел как кто?! Как оперуполномоченный уголовного розыска, который подозревает некого Штукина, а заодно и мстит за свою любовницу?! Ты не зыркай на меня!!! Повторяю — любовницу!! Ты так пришел?! Если — да, то я шейку-то твою куриную быстро сверну!! И не таких оперов видывали… Сядь!! Сядь, я приказал!!!

Егора словно паром в бане окатило, и он безвольно плюхнулся в глубокое кресло.

Ермилов же, наоборот, не спеша прошелся по комнате, а потом снова резко обернулся к Якушеву:

— Или ты пришел к своим, чтобы выяснить то, что тебя беспокоит?! А? Чтобы посоветоваться со старшими?!

— Откуда вы все знаете? — задал Егор идиотский вопрос. Идиотский, потому что правду Юрий Петрович если кому и говорил, то только Юнгерову.

Ермилов снисходительно цыкнул зубом:

— Мне знать — положено. К Штукину мы присматриваемся. И за тобой, кстати, наблюдаем. И не потому, что не доверяем, а чтобы ты куда не влез по молодости. На то я и поставлен. И если я подписываю бумаги ручкой, которая шестьсот долларов стоит, — значит, дело свое знаю. И чтобы больше, сопляк, ты на меня не зыркал так. — Последнюю фразу Юрий Петрович произнес уже почти спокойно и по-мюллеровски добродушно: — Так что ты хотел?

Якушев еще и не отдышался толком, и в голове у него была полная путаница:

— А как… А как все произошло на самом деле?

Начальник «контрразведки» Юнкерса скрестил руки на груди:

— Стало быть, правды хочешь? Ну что ж. Своим я всегда правду говорю. Было так: Штукин поехал с прокуроршей на озеро. Просто так — побултыхаться. У него тоже с ней… Шуры-муры начинались. Так-то! Правда — она такая… Доехали до озера, начали бултыхаться и резвиться. Ты слушай, слушай! Знал бы более интимные подробности — рассказал бы. В общем, игры их закончились плачевно. Место там безлюдное, им как раз от людей подальше и хотелось… Трезвые были оба. Но Штукин вытащить ее не смог. И ты бы тоже не смог. Я это знаю. Я хлебал соленой воды больше, чем ты — водки. И принял Валерий решение правильное, так как в беде он никого не бросал. Некого было уже спасать и некому помогать. Он просто избежал скандала и бумагомарания, хотя ему-то бояться как раз было нечего. Это был несчастный случай.

А неизвестность — вещь, конечно, тягостная, но для ее мужа и всех других родственников — лучшая, чем правда. Пройдет время, эта история обрастет мифологией. Будут шепотом пересказываться сплетни разных дураков, что ее-де убили из-за профессиональной деятельности. И — хорошо! Это помогает жить. О таком можно тереть часами и в городской прокуратуре, и в Генеральной. А не дай бог, правду кто узнает? Супруга уважаемого человека нажралась с любовником и потонула! Да. Да, люди такие, что обязательно скажут — нажралась. Ничего ты с людьми не сделаешь: им либо тайны подводных пловцов итальянского князя Боргезе подавай или — кто кого триппером заразил!

Ермилов выдержал паузу, закурил и спросил совсем тихо:

— Или я в чем-то не прав по существу?

Егор еле сумел разлепить вспухшие от прикусов губы:

— А если Штукин врет? Если у него был мотив… утопить?

Юрий Петрович вздохнул и посмотрел на него как на убогого:

— Ты о картинках об этих?

— И о них тоже.

— Красиво. Но Штукин не врет. Я еще вчера тебя слушал — умилялся. Сам посуди — на хера ему ее топить, если в ее сейфе анонимка все равно осталась! Да она, скорее всего, и ознакомиться-то с ней не успела! А он про нее тем более не знал… Да и если бы знал — она ему ничем не грозила, эта анонимка. Никто бы ничего не доказал — я знаю, потому что Валерий мне рассказывал про эти картинки… И обсуждать здесь больше нечего. Тратим время и силы, устаем в суете. Ты привыкай к сжатости.

— Это как? — поднял голову Якушев.

— А так! Объяснять все по два часа у меня время, может, и есть, но это неправильно, потому что ты можешь привыкнуть. И посему на твой невысказанный вопрос: а не обвел ли меня Штукин вокруг пальца — отвечаю: ты посмотри на меня и на него! И на себя тоже можешь взглянуть в зеркало, потому что особенно вы ничем друг от друга не отличаетесь.

— Отличаемся! — скрипнул зубами Егор.

Юрий Петрович еле заметно усмехнулся — одними губами:

— Ах да! Если бы Николенко утонула при тебе, то ты бы сдался в плен и вылетел из угрозыска с треском! А наши виды на тебя — это бы все на охи-ахи разменялось!

Якушев поднялся, лицо его было очень бледным, а уши, наоборот, горели рубиновыми лампочками. Он заставил себя посмотреть Ермилову в глаза, подтянулся и отчеканил:

— Я поговорю с Юнгеровым!

— Конечно! — согласился Юрий Петрович. — Ты ведь не в челяди — у тебя есть такое право!

В душе Ермилов снова ухмыльнулся. Он вообще по-особенному понимал слово «честь». Он, например, считал, что торпедировать судно, а потом расстрелять из пулеметов плавающих моряков — это и называется «с честью выполнить боевую задачу». Многие флотские офицеры, кстати, считали такое поведение не рыцарским, а волчьим…