Свой — чужой

Якушев терзался и переживал, не зная, что делать дальше, когда в его кабинет заглянул Боцман — наверное, самый старый земельный опер во всем Питере. Он работал в соседнем кабинете последние тридцать два года, многое видел, и поэтому многие из вышестоящего начальства его слегка побаивались. А Боцман не боялся ничего, потому что ему нечего было терять, кроме работы, на которой как раз руководство больше всего переживало о том, что ветерана все-таки скоро уволят по возрасту — и кто будет тогда молодых натаскивать?

Боцман зашел в кабинет Егора, благоухая портвейном и напевая песню:

В нашу гавань заходили корабли-корабли,
Большие корабли из океана.
В таверне веселились моряки-моряки
И пили за здоровье капитана.

Якушев тактично дал наставнику допеть, а потом с деланым равнодушием спросил:

— Что за Николенко думаешь?

Боцмана все очень уважали, но абсолютно все при этом называли его на «ты». При этом молодые, разговаривая со старым опером, старались как-то подладиться под его манеру речи, вот и Якушев специально сказал «за Николенко» вместо нормального «о Николенко». Боцман пожевал губами и безразлично пожал плечами:

— Ничего не думаю. Я ничего не знаю. Может, дикие звери съели.

Егор нервно подскочил на стуле:

— Это как?

— А так! До середины восьмидесятых мы в планах по потеряшкам в натуре вставляли как одну из официальных версий: съели дикие звери…

— Да ну тебя! Беда ведь, а ты…

— Вероятно, беда, — засопел Боцман. — Я не спорю. И тетка неплохая была…

Якушев выскочил из-за стола…

— Почему сразу была-то? Зачем сразу о самом плохом?!

Боцман снисходительно глянул на молодого:

— Нет, запой у нас на шалмане! Или чечены ее в заложники взяли! Ты, сынок, не думай, мне не безразлично… Просто есть сигнал — работаем, нет сигнала — сидим, примусы починяем. А все эти бла-бла-бла за столами мне вот где!

И Боцман жульническим жестом изобразил двумя пальцами вилы у себя в горле.

Якушев долго мялся, но все же спросил:

— У меня тут одна странная ситуация вырисовывается…По поводу Николенко и… одного бывшего… ее коллеги, можно сказать… Кое-какие признаки, но косвенные… Очень косвенные. Я боюсь, что наше руководство меня не поймет… Да я и сам не уверен… Прокурорским не хотелось бы говорить… А нашим скажешь — в лучшем случае на смех поднимут.

Боцман внимательно посмотрел на Егора, подождал, не скажет ли он чего-то еще. Но молодой опер замолчал, опустив голову. Боцман ничего уточнять и лезть с расспросами не стал. Он был слишком мудрым, чтобы суетиться и любопытствовать, — ну не хочет говорить парень, так не жилы же из него тянуть! Старый оперюга не торопясь закурил, посопел-посопел, повздыхал и наконец посоветовал:

— Ежели ситуевина совсем стремная — ты потихоньку обратись к Ильюхину… Знаешь такого?

— В Главке? Виталия Петровича?

— Кому Виталия Петровича, кому — товарища полковника…

— А как же я к нему попаду?

— Я тебе подсвечу: он завтра дежурит и будет в своем кабинете сидеть до глубокой ночи. Вот это — самое время… Он примет, если у тебя есть наметки. Виталя полжизни провел в розыскных отделах, это его конек. Он столько небылиц про потеряшек знает, столько их отыскал живыми, но скрывающимися — только слушай и дивись.

— Спасибо…

— Было б за что, — усмехнулся Боцман, — я Виталия знаю — он, если перспективу увидит, хоть приблизительную, — так тебя загрузит, что яйца завибрируют… так что — не благодари. Хорошему человеку — говна не жалко…

Якушеву не сиделось на месте. Несколько раз он выходил из отдела и бродил по набережной Невы. Потом возвращался, пытался написать несколько служебных бумаг по другим делам. Но, поскольку мысли его были заняты только Штукиным и Николенко, то вместо постановления об отказе в возбуждении уголовного дела получилась такая ересь, что зам-по-опер, прочтя шедевр, посоветовал сходить в кино — проветрить мозги.

Якушев засобирался домой, а уходя, снова заглянул в кабинет к Боцману — тот рассказывал операм о своих приключениях на последней рыбалке:

— …Ух, и штормище же был в эти выходные на Ладоге! Весло — пополам, нас развернуло, лодку накрыло волной и перевернуло… Левка-то успел ласточкой нырнуть, несмотря на то что мастер спорта по тяжелой атлетике, а меня сверху лодкой и сетями накрыло. Первая мысль: вот как просто люди тонут! Как я собрался?! Не знаю… Жилет тянет на поверхность, сети — ко дну… Как я сконцентрировался?! Вынырнул — вода холоднющая, все утопло… Слава богу — берег недалеко, и Левка фыркает, меня ищет… В общем, жизнь хороша! Потом мы уже на берегу сидим, сохнем возле костра, а Левка говорит: «Ты, сука, не имел права тонуть, ведь все же видели, как мы с тобой на пристани полаялись! Меня бы потом подозрениями замордовали!»

Боцман прервался, чтобы подкрепиться портвейном, и Егор, воспользовавшись паузой, тихо выскользнул из кабинета.