Свой — чужой

Валерий, однако, все-таки почувствовал что-то, он свел брови к переносице и неохотно начал было рассказывать:

— Я с ней общался в этот день… В смысле — в тот день, когда она в последний раз на связь выходила…

Взгляд Штукина упал на листы распечаток Зоиного телефона, испещренные пометками и подчеркиваниями.

— Я слушаю! — совсем уже резко сказал Егор и, спохватившись, перевернул под носом у бывшего опера листы чистой стороной вверх.

Конечно же, Валерия не могли не задеть этот жест вкупе с тоном:

— Слышь, это я слушаю!! Ты что, черта[113] к себе вызвал, что ли?

Егор засопел, но ничего не ответил, и тогда Штукин уже сорвался окончательно, дав волю выплеснувшейся злости:

— Я пришел поговорить и помочь чем могу! А ты… Ты кого из себя нарисовал?! Невзъебенно уполномоченный, что ли? Да ты мне в хуй не тарахтел со своим «слушаю»!! Да, я беседовал с Николенко утром — кратко и по служебной теме, которая не твоего ума касается! Добьешься, чтобы тебе быстро сделали распечатки ее мобильника, — увидишь мои звонки! Захочешь по этому поводу поговорить со мной — возьмешь у прокурорского следака отдельное поручение, а я, если хорошее настроение будет, — своего адвоката! Тебя учить надо!!

Валера вскочил со стула, и теперь через обшарпанный стол испепеляли друг друга взглядами два его владельца — бывший и нынешний. Егор открыл было рот, чтобы ответить, но тут в дверь кабинета ударило что-то тяжелое. Они оба одновременно метнулись к двери, Якушев успел раньше и распахнул ее. На пороге валялась кроссовка. Егор повел глазами и увидел в коридоре на скамье парня, прикованного наручниками к трубе батареи отопления. Одна нога у парня была разутой.

— Ты чего?! — спросил Егор, поняв, что парень запустил в его дверь своим башмаком.

— Ничего! — с вызовом откликнулся задержанный. — Граждане начальники, мать вашу! Вы долго этот беспредел продолжать будете?! Между собой собачитесь — аж в коридоре слышно, кто какой бабе звонил! А я четвертый час непонятно почему прикованный кукую, сейчас обосрусь уже — никто почему-то мою личность установить не может! Почто лютуете-то?!

— Ты че, — вскипел Якушев. — В рыло захотел?!

Егор вообще не знал, кто этот человек, но его выходка попала, что называется, в настроение. Штукин едва успел перехватить руку опера:

— Э!! А ты чего на нем срываешься?! Давай уж сразу на мне! Ты чего, действительно, творишь? Ни хера просто так человека часами прикованным держать?

— А я здесь при чем?! — окрысился Якушев. — Я его, что ли, приковывал?! Я не знаю, чей он!

Егор вырвал руку и отпихнул Штукина. Тот отвечать не стал, лишь дернул брезгливо губой, а потом заорал на весь отдел:

— Эй, станичники! Кто страдальца в железы заковал? Чье тулово на лавке?!

На вопль из своего кабинета выглянул Уринсон. Боря жевал батон и поэтому вид имел сосредоточенный:

— Чего орать-то? Этого хмыря Володька приволок, они на улице посрались, а у красавца с собой документов не оказалось… Вовка и пристегнул его — на предмет установления личности и вообще… Чтоб меньше выражался в общественных местах…

— Понятно. Педагогическая поэма.

— Ну… типа того, ничего — часок посидеть, подумать — никому еще не вредило.

— Да какой часок! — заорал, подскочив на скамье, задержанный. — Я тут уж четыре часа загораю!!

— А где Вовка? — спросил у Уринсона Штукин.

— А они махнули на Средний — там, на углу 15-й[114], кажись, разбой с убоем…

Валера покачал головой:

— Кажись… Вы, пацаны, кажись, немного охуели в атаке. Боря, дай ключ!

Уринсон пожал плечами и молча дал ключ от наручников. Штукин, зло сопя, начал отстегивать задержанного. В этот момент Якушев не выдержал и спросил:

— Так зачем ты ей все-таки звонил?

Валера выпрямился, отдал наручники и ключ Уринсону и внятно, как для дебильного, отчеканил:

— Зачем я ей звонил — это мое личное дело! Понял?

Задержанный посмотрел на них и зло дернул губой, но Егору показалось, что он усмехнулся. Якушев схватил парня за воротник и потащил к выходу.

— Э-э-э! — заорал тот. — Погодь, тапку отдайте!

Егор вышвырнул человека за порог, сходил за кроссовкой и тоже выкинул ее за дверь. Потом молча обошел Штукина, как неодушевленный предмет, и проследовал в свой кабинет. Через несколько секунд входная дверь в отдел хлопнула еще раз, и Якушев понял, что Валерий ушел…

…Егор был очень зол на себя. Все было сделано неправильно. Либо он, Якушев, не нашел общий язык с нормальным человеком, который действительно заходил помочь, либо не задал грамотные вопросы человеку ненормальному — не дал возможности соврать, чтобы потом поймать на этом вранье…