Свой — чужой

Со злости Егор даже сломал карандаш. Он не мог понять: хороший Штукин или плохой. Слишком неожиданным был визит бывшего опера, и слишком быстро их беседа вошла в непредсказуемое русло. Якушев попытался было вернуться к распечаткам, но не смог — мешали неперегоревшие эмоции. Тогда Егор плюнул и пошел к Борьке Уринсону пить кофе, чтобы за беседой о том о сем поспрашивать еще невзначай и о Штукине. Боря охотно согласился потрендеть с Якушевым, поскольку уже и сам малость заработался. Про Штукина Уринсон рассказывал спокойно и больше хорошо, но вот когда дошел до обстоятельств увольнения из органов — тут и ждал Егора сюрприз. Оказалось, что Валера и был тем самым опером, которого чуть не убили в лифте вместе с Денисом Волковым. И из ментовки его вытурили за «сомнительные связи». Уринсон сказал, что Валера от этого мало что потерял, а может быть даже, наоборот, выиграл, поскольку «люди Юнкерса его не бросили, пригрели и нормально трудоустроили». Вообще, оказалось, что Егор — последний, кто этого не знал.

Потрясенный Якушев позвонил поздно вечером Денису и осторожно поинтересовался его мнением о Штукине. Волков, обычно очень сдержанный в оценке людей, отозвался о Валерии очень хорошо и, в свою очередь, поинтересовался — в чем причина интереса Егора. Якушев объяснил, что работает на месте Штукина. Денис удивился тому, насколько тесен мир, и сказал, что Валерий — «парень крепкий и перспективный». Егор на это ничего не ответил и перевел разговор на другую тему.

Попрощавшись с Волковым, Якушев позвонил Зоиному мужу и долго уточнял у него, какие номера телефонов из распечаток ему знакомы.

Потом Егор еще полночи сидел над распечатками, смотрел в бумаги, но все время видел перед собой лицо Зои.

Заснуть опер сумел лишь под утро. А на следующий день его ждал еще один сюрприз. Ближе к полудню ему в кабинет перезвонил сотрудник Василеостровской прокуратуры и сообщил, что в рабочем столе и сейфе Зои Николаевны ничего интересного не обнаружено: взятые на проверку дела, цена которым три копейки, жалобы на оперов, пара писем от сумасшедших и один анонимный опус.

— О чем? — вяло поинтересовался Якушев.

— О том, как Штукин из вашего отдела присвоил себе шедевры искусства мирового значения. Белиберда, в общем, — ответил собеседник на другом конце провода.

Егор чуть не подскочил на месте, но, памятуя о недавнем дурацком и непрофессиональном разговоре со Штукиным, смог взять себя в руки и спросить спокойно, а отчасти даже и равнодушно:

— Никаких тайн?

— Абсолютно.

— Я забегу, гляну на эти бумажки… Мне для справки нужно.

— Забегай, — так же равнодушно согласился собеседник Якушева и положил трубку.

В прокуратуру Егор рванул немедленно. Там он скрупулезно, но флегматично пересмотрел стопочку жалоб и дошел до бумаги на Штукина. Якушев спросил разрешения сделать ксерокопии — ему разрешили, но крайне неохотно, так как картридж в копировальной машине умирал. Да и вообще, показывать оперу внутренние бумаги, а уж тем более позволять их копировать — на это сотрудники прокуратуры никогда бы не пошли, но в данном случае обстоятельства были особые. Исчезновение Николенко наделало много шума, а искать ее мог только земельный опер, поскольку даже уголовного дела по факту пропадания без вести не было возбуждено.

Егор аккуратно сложил листы ксерокопий в папочку и крепко прижал ее к себе:

— Пусть будут.

Сотрудник прокуратуры недовольно крякнул:

— Основная забота — как бы толщину ОПД увеличить!

Якушев на это почти хамство реагировать не стал, хотя товарищ из прокуратуры был дважды неправ — во-первых, Егор работал по-настоящему, как зверь, а во-вторых, — никакого ОПД не было, так как его не завести без возбужденного уголовного дела. А уголовное дело, как уже говорилось выше, не возбуждали — все надеялись на мифический загул, хотя, исходя из личности пропавшей, его быть не могло…

Вернувшись в свой кабинет, Якушев не стал сразу вчитываться в анонимку на Штукина, а заставил себя сначала выписать в столбик из биллингов Зоиного мобильника все неопознанные номера. Егор сделал это специально, чтобы как-то успокоиться, чтоб хоть как-то унять свои разгулявшиеся напрочь нервы.

Где-то через полчаса он наконец взял анонимку в руки. Понять ее смысл было немудрено: Штукин задержал парня, находившегося в федеральном розыске, при котором были четыре графические работы французского авангарда середины двадцатых годов. Парня Штукин передал по инстанции, а работы оставил себе «на хранение» — то есть попросту хапнул. Автор анонимки уверял, что рисунки недешевые, и предлагал покопаться в Интернете, чтобы в этом удостовериться.

Якушев позвонил подруге своей матери — она работала в Русском музее, назвал ей фамилию художника и попросил сделать хотя бы приблизительную оценку стоимости четырех его графических работ. Знакомая удивилась странной просьбе, но обещала навскидку проконсультироваться со специалистами и перезвонить.