Свой — чужой

Когда все наконец-то стали разъезжаться, Штукин отправился в больницу к Будашкину. Майора он увидеть не смог, тот находился в реанимации после операции. Операция вроде прошла успешно. В больнице Валера встретил своих коллег — ему они сочувствия не выражали, отворачивались, чтобы не встречаться глазами, и вообще — чуть ли не отшатывались, как от зачумленного. С поникшей головой Штукин вышел из больницы и побрел к себе домой. На душе было… не просто плохо — было гадостно. Валера шел и думал про себя: «Мужчины делятся на три категории. К первой принадлежат те, которые зарабатывают мало, но работать больше не хотят: они приходят домой после смены, и там им закатывают скандалы толстые жены. Относящиеся ко второй зарабатывают много и хотят еще больше. Они приходят домой когда захотят, а если выпьют — то жены их истерикой не встречают. А третья категория — сплошное исключение из правил — эти зарабатывают мало, хотят больше и готовы работать, но не могут по не зависящим от них причинам, так как их „производство“ отлажено четко, да еще и с секретным графиком. На работу после смены их не пускают, даже удостоверения отнимают, домой им идти со своими липовыми пропусками трамвайных парков тоже не хочется. Вот сидят они в сквериках на заплеванных скамейках и бухают. Женам врут, поэтому те скандалят и уходят… А я не хочу, не хочу так! Ну не ловлю я кайфа от такой жизни! От работы — еще, может быть, и есть какое-то удовольствие, но все, что к этой работе прилагается… Да что я — убогий, что ли?! Я так не хочу… да, видимо, теперь уже и не буду…»

Штукин был уверен, что его уволят, да и его, разумеется, уволили бы, если бы, в общем-то достаточно случайно, вся эта история не привлекла внимания Виталия Петровича Ильюхина, — он даже на место происшествия от руководства УУРа не поленился съездить. Конечно, судьба Штукина целиком и полностью зависела от начальника ОПУ, но… Ведь руководители самых разных милицейских служб достаточно часто сидят рядом на заседаниях, коллегиях, совещаниях и заслушиваниях. И не просто сидят, а разговаривают друг с другом. В общем, всем понятно, что иногда и командир эсминца может заступиться за матроса с подводной лодки.

Короче говоря, оконцовкой всей этой невеселой истории, когда Штукин грубо нарушил приказы, Будашкин получил ранение, а Ходырев пошел на таран, стала фраза, адресованная Ильюхину и произнесенная раздраженно начальством ОПУ:

— Да забирай ты этого… истребителя-перехватчика к себе в розыск! Если с кадрами договоришься.

— Мои проблемы, — поблагодарил Виталий Петрович. — Если он тебе принесет рапорт на перевод — подпишешь?

— Легко.

Сам Штукин об этом разговоре, конечно, ничего не знал. Ильюхин ведь все сделал в свойственной ему манере, то есть с конца и начала одновременно: вник в суть конфликта, разрешил его и только потом выдернул к себе Валеру для разговора. Вообще-то Виталий Петрович даже, можно сказать, рисковал, прося за парня, которого совсем не знал. Но, видимо, заметил он в Штукине что-то живое, человеческое… пусть даже и проявившееся не совсем удачно.

…Валера, зайдя в кабинет Ильюхина и поздоровавшись по уставу, попытался прикрыть за собой дверь.

— Дверь была открыта, — остановил его Виталий Петрович.

— Извините… — смутился Штукин.

— Ничего, ничего. — Ильюхин выбрался из-за стола и начал в упор разглядывать парня: — А вот скажи мне, пожалуйста, товарищ лейтенант младший, во всей этой карусели ты сам-то себя считаешь правым или виноватым?

Валерий уже все свои страхи пережил, особо ни на что не надеялся и вообще не очень понимал, зачем его вызвал заместитель начальника уголовного розыска всего Санкт-Петербурга. Поэтому ответил он спокойно и не без чувства собственного достоинства:

— Товарищ полковник, любой мой короткий ответ будет плохим, неверным. Если я отвечу, что считаю себя правым, — значит, мне наплевать на товарища и учителя. Если скажу, что виноват, — значит, дебил, который непонятно почему забыл элементарные правила.

Ильюхин хмыкнул:

— Присядь.

Валера сел на один из стульев у стола. Виталий Петрович закурил, посмотрел на парня еще раз внимательно и сказал: