Свой — чужой

— О! Заграница претензий не имеет! Сейчас дадим ему в зубы матрешку, поджопник на дорожку и — иди-гляди в Эрмитаже Мону Лизу!

— Тихо! — рыкнул Штукин. — Командую тут я! Сейчас дождетесь у меня!

На самом деле Валера уже и сам смекнул, что в этом царстве абсурда нельзя словить ничего, кроме суматохи и пустых хлопот.

— Вот уголовка дает! — восхитился Сибиряк. — Не успел с закукорок встать — и уже чадит! Накладно будет в одиночку всех нас арестовывать!

Назревал явный конфликт. Старатель Тимоша угрюмо сдвинул брови и объявил — как приговор зачитал, выносимый атаманом лесной шайки беспощадных суровых разбойников:

— Вот что! Раскомандовались тута! Ничего не попутали?! Я здесь первым проснулся!! Я вот сейчас пойду на кухню, стакан скушаю для прохмеления, а потом всех вас истреблять буду!!

Очень истово он это произнес, даже Штукину на мгновение стало как-то неуютно. К старателю бросились сразу с двух сторон Ося и Крендель и начали наперебой подлизываться:

— Слышь, Колыма, ты не серчай так… Все ж на нервах, ну — попутали рамсы малеха… Ты к сердцу близко-то не бери… Сейчас в кабак пойдем, выпьем, напругу снимем… Посидим, как люди…

Сибиряк пожал плечами и вопросительно посмотрел на Штукина:

— Эй, внедренный… Ты как, идешь с нами?

— Да!!! — взорвался Валера, будто шапкой оземь грянул. А что ему еще оставалось делать? Штукин уже все просчитал: квартиру эту снимают, скорее всего, несколько «центровых» в складчину — не иначе как с ними и пил вчера старатель Тимоша. Куда они подевались и когда нарисуются — ну не у иностранца же спрашивать, который по-русски ни бум-бум. Он в этой ситуации даже свидетель никакой — так, толкнули человека случайно, он ни хрена вообще не понял. От Оси показаний и перед смертью не добьешься. Налетчики, получается, — вообще мимо проходили, квартирой ошиблись. А колымчанин — как медведь, не вовремя из спячки вытащенный, — он только колобродить может… При таком трагикомическом раскладе оставалось только нажраться в муку — и желательно мелкого помола притом…

…Через четыре часа в ресторане «Невский» Крендель, которого подпирал невменяемый от водки Ося со свисающей изо рта слюной, грозил пальцем Штукину:

— А ты… ничего… Люблю благородных легавых!

Валерка, обнявшись с Сибиряком, хором орали:

Помню я, да помню я — как меня мать учи-ила,
И не раз, и не два она мне говори-ила:
«Не ходи в зеленый лес, не водись с вора-ами,
А не то пойдешь в Сибирь — звенеть канда-а-алами!
Длинный тонкий волос твой сбреют до самой ше-еи-и,
И поведет тебя конвой — по матушке по Р-расе-еи!»

А потом они дико гоготали, заглушая заказанную Осей песню, под которую мистер Литлвуд, истошно повизгивая, пытался танцевать рок-н-ролл. Музыканты испуганно смотрели на странную компанию, и солист, стараясь угодить, жалостливо-бодро выводил:

Эх, мальчики, да вы налетчики —
Кошелечки, кошельки да кошеле-че-чки!

Старатель Тимоша показал многое. Кроме всего прочего, он выпил стакан водки, стоя на голове, чем совершенно пленил свидетельницу со свадьбы, которая гуляла рядом. Тимофей босиком отплясывал рядом с мистером Литлвудом (танец у него получался замысловатым, но русским), свистел в два пальца и от всей души кричал:

— Е-е-е!!!

Когда песня, исполненная дважды, наконец закончилась, старатель подошел к родителям жениха и зачем-то шлепнул перед ними на стол пачку денег:

— Даешь кожаный реглан!

Очнувшийся Ося между тем начал уговаривать какую-то девицу со все той же свадьбы:

— Леха, щас мы поедем на конспиративную квартиру… Ты знаешь, кто мы такие? Мы — особо летучий секретный отряд УГРО! Вон, видишь парня? Иди спроси у него ксиву, если мне не веришь…

Наутро Штукин очнулся все в той же квартире — на полу в ванной, в обнимку с мистером Литлвудом. В раковине лежала практически допитая бутылка какого-то дорогого виски. Крендель валялся в коридоре, накрытый газетой «Советская Россия». Сибиряк спал в глубоком кресле, прижимая к себе нераспечатанную бутылку шампанского. Тимофей и свидетельница, оба одетые, посапывали на широком диване. Оси не было — видимо, «Леха» так и не решилась ехать на конспиративную квартиру…

Когда Крендель потом рассказывал Денису Волкову, то Патагонию за такой набой даже бить не стали при встрече. Денис, слушая, хохотал как сумасшедший. Единственное, чего так и не смог понять Крендель — это то, куда же в итоге делись палехские шкатулки, — а они исчезли из квартиры бесследно.

Что же касается Штукина, то он никому из коллег не рассказывал о своем внедрении, полагая (совершенно справедливо), что, если эта история дойдет до ушей начальства, — оно не оценит юмора…