Свои люди (сборник)

Мы с Морковкой пытались затолкать их обратно, но наши попытки были малорезультативны. Взбунтовавшиеся макароны, пузырясь, выползали из ведра и всей своей мокрой и вязкой массой обрушивались на огонь, который шипел, изгибался многоцветными языками и отступал.

– Что же делать? – почему-то шёпотом спросила Морковка. – Они ведь все вылезут!

– Может, сорт не тот? Не для супа?

– А я почём знаю? – Морковка была готова зареветь.

Руки, щёки, голый живот её были перепачканы сажей, я взглянула на Морковку и начала смеяться.

– Ну, девочки, я смотрю, у вас тут весело. Значит, дела идут, – услышали мы густой и бодрый бас Кол Колыча.

– Идут, – подтвердила я. – Только через ведро.

Кол Колыч подошёл поближе, и выражение лица у него переменилось. С минуту он постоял, с недоумением глядя на то, что делается на костре, затем, как будто очнувшись, одним прыжком достиг ведра и схватил его за ручку. Обжегшись, он заскакал на одной ноге и выругался. Мы с Морковкой отвернулись и сделали вид, что оглохли.

– Ну вы и поварихи… – Кол Колыч, сидя на корточках, рассматривал чёрное от сажи ведро. – А ещё женщины, девушки то есть…

Тем временем к костру начали подходить наши одноклассники. Во взмокших от пота футболках, уставшие и голодные, они обступали нас кольцом, жадно нюхая воздух. Дело грозило принять неприятный оборот.

Морковка первая оценила ситуацию и, продолжая приветливо улыбаться, незаметно отступала к кустам.

– Дура! – первым закричал Егоров. – Вредительница! – Его кулак угрожал Морковке.

– Тикаем быстро! – Морковка крепко схватила меня за руку.

…Отдышавшись, мы сели на траву. Морковка громко ревела, хлюпая носом и размазывая слёзы по щекам.

– Сам он дурак! – рыдала Морковка. – Пускай ему Гаврюшова варит. Я сама видела, как он её с вечера провожал…

– Ладно уж, – сказала я. – Не реви. Чего ревёшь-то? Не тебя же провожал…

– Меня?! – Морковка яростно потрясла кулаками. – Да я бы!..

– Пошли лучше, – сказала я. – Мы к ним не вернёмся. Рабы желудка.

И мы с Морковкой медленно побрели по тропе. День был чудесный. Солнце светило ярко. Птицы как ни в чём не бывало щебетали на деревьях, и, странное дело, наше настроение стало заметно улучшаться. А когда мы умылись и вдоволь напились холодной и чуть солоноватой воды из родника, набрали по букету свежих и пахучих ландышей, наши беды и несчастья вовсе съёжились.

Мы повеселели и стали петь песни. Запевала их Морковка глубоким, грудным сопрано; в ней явно говорила малороссийская кровь её певуний-бабушек, а я подпевала.

Звучало это совсем неплохо. Птицы, не выдерживая соперничества, замолкали при нашем появлении.

Тропа, изогнувшись, вывела нас на песчаный карьер. Мы вскарабкались на его вершину и стали обозревать окрестности.

– Ух ты, красота-то какая… – выдохнула Морковка.

– Красота…

Мы стояли и смотрели, как воспалённо-красный лик солнца катится к краю неба, блестит нежным зеркалом гладкая поверхность озера, как вызывающе стройны корабельные сосны невдалеке и как величественно выглядят на их фоне старые гранитные валуны в неровных родинках лишайника.

Мы стояли на вершине песчаного холма, и целый мир простирался перед нами. И в этом мире можно было совершить всё. Добиться исполнения всех желаний, выбрать самого достойного любимого, лучшую из всех профессий, вырастить красивых и талантливых детей, надеть самые модные платья… Этот мир был длиною в нашу ещё не прожитую жизнь.

Мир, простирающийся перед нами, был полон надежд.

Мы молчали и впитывали в себя этот тихий белый июньский вечер.

– Айда вниз! – крикнула Морковка и первая понеслась по обрыву, хохоча и падая, катясь кубарем по мягким песчаным бокам карьера. Мы бежали вниз, крича, смеясь и падая с головокружительной высоты.

– Э-ге-гей! – кричала я, запрокинув голову так, что надо мной повисал весь голубой свод неба.

– Э-ге-ге-гей!!! – отвечало мне эхо, многократно усиленное и разноголосое.

– Мир прекрасен! – продолжала я.

– Мы будем счастливы!!! – вторила Морковка.

– Мир пре-кра-сен! – поддакивало эхо. – Вы будете сча-стли-вы-ы-ы!..

Затем мы, обнявшись, шли по шоссе, и молодые шофёры подмигивали нам со своих высоких сидений, предлагая подвезти. Мы улыбались, отрицательно качали головами и шли дальше.

С краю дороги показалось большое деревянное здание. Мы подошли поближе и сглотнули слюну – здание умопомрачительно пахло молоком. Рядом с нами притормозил грузовик с цистерной, из его кабины выскочил высокий и крепкий мужчина с чёрными усами. Он постучал в окно.

– Мария, открывай!

Из окошка выглянуло румяное лицо женщины:

– Сейчас, сейчас, только молока отолью.

Женщина вышла и вынесла черноусому большую алюминиевую кружку с молоком.

– Парное, – сказала она. – Только после вечерней дойки. Пей.

Мы с Морковкой переглянулись и опять сглотнули слюну.

Мужчина, не торопясь, достал из-за пазухи холщовый свёрток, развернул его, достал аккуратно нарезанный хлеб, яйцо, сваренное вкрутую, и кусок розовой колбасы. Хлебнув из кружки, он положил кусок розовой колбасы на хлеб, почистил яйцо и стал есть.