Свои люди

— Да-а! Дал ты вчера перцу, Михаил Петрович! Как тебе, кстати, на новом месте? Я тебя пока тут положил. Это моя изба-читальня, — погладил любовно ореховую полировку книжного шкафа, ловил ожидаемое завидное восхищение в глазах гостя. Но лицо у Мишани было рассеянным.

— Чемодан мой где?

— Да ты что? Вовсе не помнишь? Мы ж его вчера из гостиницы забрали. Ты еще ехать отказывался. Насилу в коляску усадил! — Глаза Филецкого блеснули. — Это что-о-о! Семечки! Ты Юльке чуть дверь не выломал… Между прочим, в любви объяснялся!..

— Врешь!

— Да ты что? Вре-ешь! — вздохнул примирительно мастер. — Бы-ы-ыло! Ничего, я не ревнивый… В дверь ты, конечно, ломи-и-ился!

— Она обиделась? — спросил Мишаня и тут же пожалел, что спросил, потому что почувствовал, как горячим румянцем вспыхнули щеки.

— Обиделась? Не то слово! Вези, говорит, домой своего механика! А то с такой компанией меня хозяйка выселит! — топтал, казнил Мишанину душу мастер. — Ниче! Бывает! Мне этот вечер для анализа интересен. Я за пьянку не голосую. Но по пьянке любого человека можно узнать… Трезвый ты тихенький. А тут такое в тебе! Э-э-э! Я его в коляску! Он ни в какую! Хоть режь! Откуда такое упрямство? Природа-матушка, братец, та-айна! Ладно. Умывайся иди…

Через несколько минут сидели за столом на кухне. И Мишаня, осознавший весь ужас своего вчерашнего падения, чувствовал себя скованно, сидел, насупившись, прислушиваясь к голосу жены Филецкого, старался угадать, знает ли она о всех их вчерашних похождениях, и невольно, сам того не замечая, сравнивал ее с Юлией. Но сходства, даже отдаленного, не находил.

Жена у мастера, Марина, была смуглолицая брюнетка. Черные волосы по-мальчишечьи коротко острижены и зачесаны на пробор, маленький носик вздернут. Она примостилась на краешке стула пугливой гостьей, увидела Мишаню, по-птичьи склонила набок голову. Большие влажно-карие глаза словно вскрикнули безмолвно: «Кто ты?» Голос у нее был грудной, приятный.

Из неведомой глубины комнат, словно бабочка на свет, в кухню впорхнула девчушка лет восьми. Хвостики-косички в белых бантах, фартук белый, черные глазки блестят влажными угольками, вот-вот рассмеемся.

— Ешь быстрей! — сказала Марина с ревниво-материнским беспокойством в голосе.

Девчушка принялась торопливо пить чай, откусывая хлеб с маслом крепенькими белыми зубками. Личико ее сделалось сосредоточенным и немного испуганным. Видать, голос матери хотя со стороны и казался мягким, но власть над ее сердечком имел безраздельную.

— А ты что как засватанный? — Филецкий пододвинул Мишане чашку с чаем. — Налетай! — И глянул на жену с почтительной робостью. — Наш главный механик, Мариша!

Марина снова взглянула на Мишаню своими. внимательными, словно терпящими боль глазами и улыбнулась.

— Пожалуйста, не стесняйтесь!

Девчушка почуяла временную свободу, взглянула на Мишаню и усмехнулась в чашку.

— Лена! Накажу! — повысила голос мать.

Девчушка притихла. «Надо мной смеялась!» — мелькнула догадка в Мишанином сознании. Вспомнил, что не надел очки. Да и не было их. Потерял где-то вчера. Но прежней смущенной неловкости уже не испытывал. Ему вдруг стало безразлично, что подумает и эта девчушка, и мать ее, — отхлебывал остывший чай. Чай был Несладкий. Но попросить сахарницу, стоящую у Марининого локтя, не осмелился. Старался вовсе не глядеть на жену Филецкого. Уж конечно, он это чувствовал определенно, все она знает про вчерашний вечер. В тягостном этом чаепитии таилось неловкие напряжение, неведомая Мишане чужая жизнь. Ему хотелось встать и уйти в гостиницу, сейчас же уйти. Покосился на мастера. Он тоже не был похож на себя вчерашнего. Как только в кухню вошел, снисходительную свою самоуверенность оставил за дверью. Все поглядывал угодливо на жену, успел рассказать ей об оказии, случившейся с Мишаней на танцах. Марина. с молчаливой сдержанностью выслушала его, а Мишане улыбнулась.

— Ничего! Пройдет! — И такой участливой, ясной была ее улыбка, словно теплом невидимым на Мишаню пахнуло. Он тоже улыбнулся, пиджачок оправил. Слава богу, пиджачок был цел, остатки представительности с горем пополам сохранял, — техникумовский значок на месте, и галстук удавистым узелком стягивал ворот примятой рубашки. Но Леночка, взглянув на Мишаню, снова хихикнула.

— А ну не балуй! — повысил голос Филецкий. Но Леночка на него даже не взглянула, поджав губки, встала из-за стола, понесла чашку к раковине.

— Мыть не надо, опаздываем! — сказала Марина. И поглядела на мужа так, словно хотела что-то сказать ему одному, но передумала, вздохнула и вышла.

Дверь на веранде хлопнула, Филецкий подмигнул Мишане, пристукнул легонько кулаком по столу:

— Пронесло-о! Елки зеленые! Ведь чувствует, чувствует, а молчит! Тя-янет душу… Кошки! — И поглядел на Мишаню окрепшим, уверенным взглядом. — А ты молодец! Ничего не сболтнул… А то она у меня ревизо-о-ор!

— Ревизором работает? — поднял голову Мишаня.