Свои люди

Он лежал с открытыми глазами. И никак не мог понять, почему его знобит, ведь в комнате тепло. Луна глядела в окно. Стеклянные дверцы буфета отсвечивали ее слепой, бесприютный свет. Мишаня закрыл глаза и стал слушать, как бьется сердце. Но с закрытыми глазами дышать стало труднее. Ему захотелось встать и открыть окно. Он протянул руки в темноту — окно было открыто. Из угла комнаты глядели на него ясные, в лунном свете, глаза. Взгляд у этих глаз был немигающий, стеклянный. «Это я, я, — услышал Мишаня шепот. — Возьмите! За труды ваши! Всяко благо вознаграждаемо суть…» — «Это старая модель! — услыхал Мишаня свой голос. — Я не смогу вам отремонтировать. Без компрессора холодильник работать не будет! Компрессор — это сердце! Оно сжимает фреон и подает в испаритель! А сейчас диаграмму начерчу! Все холодильные агрегаты работают по обратному циклу Карно… Вы сейчас поймете…» — «Не печальтесь, Михаил Петрович! — убаюкивал голосок. — Бог с ним, с холодильником! Возьмите…» — Тяжелые кругляши позванивали в тонкой ладошке. «Нет, нет!» — прошептал Мишаня. «Переступи — чужого не бери! Переступи — чужого не бери!» — бился в сознании отцовский голос.

10

— Ты спишь?

Мишаня поднял голову и увидел Леночку.

Она стояла на пороге залетной пичужкой, спугни, улетит. Смуглая шейка вытянулась, хвостик волос стянут резинкой на затылке, глазки блестят…

— Ты почему так долго спишь? Папа уже уехал…

— А ты почему не в школе?

— А у нас учительница заболела!

— Понятно! — Мишаня встал и начал одеваться. Уж больно неловко было выставлять для постороннего обзора незагорелую белизну своего тела. В брюках почувствовал себя увереннее. Вспомнил последний разговор с Филецким, неуютно на душе стало, тоскливо…

Умылся и вышел во двор, но и тут покоя не было от маленькой хозяйки.

— А чемодан зачем взял? Ты что, совсем уходишь?

— Совсем и ухожу…

— А папа сказал, как проснешься, чтоб тебя накормить!

— Мне худеть надо…

— Ты и так худой!

— Да отстанешь ты? Или нет?

Не отстала. Только на улицу вышел, калитку еще не успел как следует закрыть, — Леночка следом. В руке хозяйская сумка. Вид независимый.

— А ты куда?

— За молоком! — И пошла рядышком.

Утро стояло заспанное. Дома, деревья, кусты сирени у палисадников кутались туманцем. Ни ветерка, ни звука — мглистая тишь. Небо словно серой марлей завешено. И только высоко-высоко, над крышами, над холмами, бельмастым зрачком выглядывало солнце.

Мишаня хотел уже свернуть на асфальт главной улицы, но Леночка и тут замечание сделала.

— А через пруд быстрее!

— Что же я раньше не знал?

— А потому что папа тебя на мотоцикле возил. А мотоциклом через пруд нельзя!

И уже на правах осведомленного человека Леночка прибавила шагу, скатилась по тропке, и мелькнуло ее синее платьице меж черствых стволов акаций, разросшихся как попало, по своей безнадзорной воле. Взблеснула вода, тяжелая и неподвижная, как зеленое стекло. Колченогий мостик тянулся дощатой спиной к другому берегу. Старые ивы с обнаженными, похожими на скрюченные пальцы корнями, торчавшими на срезе берега, завороженно глядели в воду.

Мишаня не утерпел, швырнул земляной катышек в пруд, тугие, маслянистые круги нехотя пошли по воде.

— А ну не балуй! — крикнул кто-то.

У самой воды, примостившись на полузатопленной коряге, сидел человек. По виду рыбак, в высоких броднях из новой резины, в накинутом на плечи линялом синем кителе. Лица не видать, — шляпа рыжим грибом по самые брови.

Мишаня извинился. А Леночка усмехнулась.

— Испуга-ался! Это дед Егор, охрана!

— Почему охрана?

— A-а! Не знаю. Кличут так…

И пошла по мостику. На взгорке, где продолжалась главная улица, бегущая прямиком к райпотребсоюзу, остановилась.

— Мне направо, тебе налево! — И вдруг глянула пристально на Мишаню, насторожилась, склонила набок голову.

— А почему ты ночью кричал?

— Кто тебе сказал?

— Маманя утром сказала…

Мишаня не знал, что ответить. Пошел не спеша в гостиницу.

Предположение его вчерашнее оказалось верным, — комната, в которой он жил по приезде, была занята. Значит, нужно упрашивать Юрия Аркадьевича снова заказать броню.

В правлении райпотребсоюза поднялся на второй этаж, но войти в кабинет Родькина не успел. Из приемной Льва Ивановича выглянула секретарша.

— Сенцов! Вас председатель дожидается!

Мишаня вошел в кабинет. Хозяин разговаривал по телефону. Упрашивал неведомого Николая Семеныча срочно отремонтировать машину. Бросил трубку.

— Садись, механик! — начал искать что-то в ящике стола, вытаскивал какие-то папки, документы. Выскользнул из-под голубенькой полиэтиленовой обложки листик бумаги. Лев Иванович прижал его к столу, пододвинул Мишане. — Это что такое?

Мишаня вгляделся. Листок был затертый, видать, успел побывать не в одних руках.

— Заявка.

— Вижу, что не меню! — сказал председатель. — А подпись, подпись чья?

— Моя…

Лев Иванович вздохнул, словно взобрался на невидимую гору, прикрыл листок широкой ладонью.

— Та-а-ак! И где же вас этому научили? В техникуме?

— Что научили? — не понял Мишаня.

Но председатель на вопрос не ответил, откинулся в кресле и поглядел на посетителя, словно впервые его видел.

— У вас какая специальность?