Свои. Путешествие с врагом

Рута: Знаете что? Эти люди всю свою жизнь были нормальными – до Холокоста, во время него и после него. Просто законы изменились. Новый закон “Долой евреев” не был записан в своде законов или в Конституции. Он просто был. И они повиновались этому закону, повиновались власти, потребовавшей участвовать в применении этого закона на практике. Так что период Холокоста не был “вырезан” из их жизни нормальных людей. Они были нормальными – всегда, всю жизнь были нормальными. Это страшно, но это правда.

Эфраим: Наверное, это правда. Вы сделали очень интересное замечание, печальное, но сильное. Это очень важно, вы очень проницательны. Вы меня убедили. К сожалению.

Рута: Обычные, всегда считающиеся с законами или нормами общества граждане Германии или, в данном случае, Литвы, делали то, что им велено было делать их властями. Они стерегли евреев. Конвоировали. Расстреливали. Некоторые – с удовольствием. Некоторые, возможно, без. Стараясь не думать, а позже – не вспоминать о том, что делали. И я, как и вы, раньше об этом не подумала. Я много о чем не думала… Знаете, в чем ценность этих наших разговоров в машине? Вы, профессионально занимаясь Холокостом, углубляетесь в эту тему треть столетия, тридцать пять лет. Для меня это новая тема, год назад я почти ничего об этом не знала. Я задаю наивные вопросы. Однако иногда эти наивные вопросы или замечания позволяют вам по-другому взглянуть на знакомые вещи.

Эфраим: Да, они раскрывают нечто такое, чего я еще до конца не обдумал. Третий рейх создал действительность, в которой вести себя нравственно могли лишь немногие, только самые сильные. Большинство людей плыло по течению. По течению в Аушвиц – убивать… По течению – к массовым убийствам в лесах Литвы.

Рута: А теперь давайте помолчим и послушаем музыку. Я помню, что вас не было здесь в апреле, на церемонии Йом ха-Шоа – памяти о Холокосте – в конце проекта “Быть евреем”. Послушайте псалмы, которые школьники пели на Ратушной площади, перед тем как ехать в Панеряй, чтобы почтить память погибших там евреев. Двести детей на ступенях Ратуши, пятьсот держащихся за руки на площади, выстроившихся в звезду Давида. Они пели на иврите, может быть, вы сможете мне перевести? Я до сих пор так и не знаю, о чем говорится в этом псалме. Только знаю, что Бог на иврите – Хашем.

Мы слушаем. Долгая пауза. Эфраим не переводит слова псалма. Он отвернулся к окну. Рыдает.

Эфраим: Меня просто прорвало, не мог удержаться от слез. Просто прорвало. И совершенно ясно почему. То, что я видел в Литве, потрясло меня в сто раз сильнее, чем посещение Аушвица. Наверное, потому, что это личное. Я всегда думал, что единственный способ выдержать и делать то, что я делаю, то есть охотиться за нацистами, – сохранять холодную голову, добиваться, чтобы Холокост не становился моей личной трагедией. Если нацистов не судят, я не должен сломаться. Если им удается спрятаться, я должен искать дальше. Много лет я с этим справлялся. Однако теперь я чувствую, что моя защитная стена начинает крошиться, что все это путешествие становится очень личным. Почему мои усилия в Литве не дали тех результатов, на которые я надеялся? Я был практически один. Был иностранцем. И появился в Литве слишком рано. Я приехал сюда в 1991-м, вы тогда едва вновь обрели независимость, и, как вы сказали, я приехал испортить свадебный пир. Я в то время просто не понимал, что я его порчу.

Рута: Естественно. Это была не ваша свадьба.

Эфраим: Да. Это была не моя свадьба.

Рута: И мы вас на нее не приглашали.

Эфраим: Вы правы. Меня никто не приглашал. И потому мои усилия не дали надлежащего результата. Теперь, наверное, у меня есть последний шанс чего-то добиться. Я здесь с другим человеком, с партнером из Литвы. С человеком, которому литовцы доверяют. По крайней мере, доверяли до сих пор, до тех пор, пока Рута не взялась писать о Холокосте. Если это доверие существует, может быть, некоторые люди, читавшие более ранние книги Руты, откроют и эту, остановятся и задумаются. Может быть, и другие люди присоединятся к Руте и начнут говорить. Это самое лучшее, на что можно надеяться. История Холокоста в Литве настолько драматичная и потрясающая, что люди, прочитавшие книгу, будут взволнованы и, скорее всего, станут смотреть на историю своей страны другими глазами.