Свой с чужим лицом

– Меня зовут Лавронин Игорь Сергеевич, – прошептал тот. – Капитан, командир эскадрона Двенадцатого кавалерийского полка. Я не предатель, никогда им не был и не собираюсь.

– Понятно, почему вы в лошадях разбираетесь, – сказал Глеб.

– Да, и не только поэтому. Моя жена работала на конезаводе в Брянской области. Она погибла перед самой эвакуацией. Я был бессилен что-то сделать, потому что воевал под Ельней. В начале декабря наше командование пустило конницу в прорыв под Горбуново, в сорока километрах от Москвы, южнее Волоколамска. Это было ошибочное решение. Мы попали под сильный артиллерийский огонь, двинулись в обход, угодили на минное поле. Два других эскадрона погибли почти целиком. Я дал приказ отходить. Но стал возмущаться старший политрук Севрюгин. Он обвинил меня в трусости, призывал людей идти в атаку. Это было бы самоубийство, преступное уничтожение подразделения, пока еще боеспособного. Я подвергался аресту в тридцать девятом, по счастью, недолгому, был освобожден за отсутствием состава преступления. Севрюгин знал об этом, стал обвинять меня в малодушии, предательстве. Он не выполнил мой приказ, препятствовал, вносил смуту. Я застрелил его, о чем не жалею. Это видели люди. Но мы упустили время в этих разбирательствах. Немцы зашли с тыла, и наш маневр не удался. Эскадрон был разгромлен, хотя кому-то удалось уйти. Меня контузило. Я несколько часов провалялся в снегу, потом добрел до ближайшей деревни, забрался на сеновал, мерз там двое суток. Появилась хозяйка, пожилая женщина, выходила меня, иногда пускала в дом, погреться у печки. Я даже не знал, что происходит на фронте. Глупо все. Теперь невозможно доказать, что я не трус, не паникер и не дезертир. Как только выздоровел, пустился в дорогу. Хозяйка нашла мне одежду. Хотел я выйти к своим, рассудил, что если постоянно идти на восток, то когда-нибудь приду, но завяз в тех окаянных болотах. Когда оказался у партизан, мне вдруг стало страшно. Я выдал себя за другого человека.

– Сочинили новую биографию, – сказал Глеб. – С элементами старой, чтобы лишнего не придумывать.

– Я боялся назваться своим именем. Вы же понимаете. Послушайте, лейтенант, я не предатель, хочу воевать. Но если вы доставите меня к нашим, то разбираться там долго не будут, поставят к стенке. Не докажу я, что просто обстоятельства так сошлись. Отпусти меня, лейтенант, пойду к партизанам, буду воевать, пока могу. Зачем вам моя смерть? Легче от этого станет?

Шубин кусал губы. Не имел он права поступать так, как предлагал капитан Лавронин, должен был доставить всех, и точка! Пусть разбираются советские компетентные органы. В них работают опытные и беспристрастные сотрудники.

– Все, уходим, мужики, – скомандовал Глеб. – Живее давайте. Хватайте Амосова, и вперед. Мы с товарищем Мухавцом позднее присоединимся, задержимся на пару минут.

Все это было сказано исключительно для Амосова. Но тот неважно соображал. Когда красноармейцы схватили его под мышки, он бессвязно мычал, ноги его волочились по снегу. Косаренко отвесил ему затрещину. Бойцы потащили предателя в лес.

– Вставайте, Игорь Сергеевич. Я, если честно, уже запутался в ваших именах и отчествах.

Бывший кавалерист поднялся, посмотрел исподлобья на Глеба.

– Я не имею права вас отпустить, – сказал Шубин. – Но могу отвлечься на пару секунд, отвернуться. В общем, у вас есть десять секунд, товарищ капитан, чтобы убраться отсюда подальше. Первый выстрел будет направлен в воздух, второй, извините, по вам. Решайте. Удачи вам. Ради бога, избавьте меня от слов благодарности.

Мужчина семенил к кустам, не оглядываясь. Глеб угрюмо смотрел, как он уходит, поднял автомат, дал короткую очередь в небо. Не страшно, через пять минут их здесь уже не будет. Капитан вздрогнул, обернулся, благодарно кивнул, побежал дальше и через несколько секунд пропал за кустами дикой смородины. Шубин задумчиво глядел ему вслед и гадал, правильно ли он поступил.

– Что случилось, товарищ лейтенант? – спросил Косаренко, когда Глеб догнал свою компанию.

Амосов шел самостоятельно, но бойцам приходилось его поддерживать.

– Удрать хотел этот паршивец, – процедил Глеб. – Я не уследил, отвлекся. Но от пули не сбежишь.

– Это да, – рассудительно пробурчал Косаренко и покосился на предателя. – Правильно, товарищ лейтенант, туда ему и дорога.

Остальные красноармейцы прятали понятливые ухмылки, поглядывали на командира с уважением.

Только к середине дня измотанная группа вышла в расположение советских войск и угодила из огня да в полымя. Часть, стоявшая на этом рубеже, готова была встретить вражеских диверсантов. Разведка доложила, что в советский тыл может проникнуть противник для подрыва моста через единственную дорогу.

Они были окружены за минным полем, на одоление которого у них ушло полтора часа. Суровые автоматчики обезоружили красноармейцев. Когда Иванчин сделал попытку покачать права, один из них душевно треснул его по челюсти.