Свой с чужим лицом

На востоке иногда постреливали. Там работали минометы, полевая артиллерия. То слева, то справа гудели моторы.

Группа шла по самой гуще леса, где вероятность встречи с противником была минимальной. К темноте они забрались в абсолютную глушь, спустились в обрывистую канаву.

Шубин рискнул, разрешил развести костер. Люди сидели кружком, грели руки. Отблески огня плясали по серым лицам. Они съели остатки припасов. Разведчики молчали, хмуро поглядывали на мужчин в штатском.

С журналистом теперь все было понятно. Никакой он не предатель. В душе Глеба остался горький осадок, чувство неловкости перед погибшим. А вот что касалось этой парочки…

Перед сном красноармейцы их связали, невзирая на протесты, обложили лапником, чтобы не мучились, не фашисты же. Часовые периодически подбрасывали в костер коряги, ветки, постоянно бодрствовали. Спать им запрещалось под угрозой немедленной кары. Они постоянно следили, чтобы никто не развязался. Веревки были сняты с фигурантов только утром, когда все проснулись.

Едва они выбрались из канавы, и холодок снова побежал по спине Глеба. С запада доносился собачий лай. Шла облава. Видимо, немцы прибыли на просеку, впали в ярость и решили это дело не оставлять безнаказанным. Они шли по отчетливо отпечатавшимся следам.

Группа припустила на восток. Занимался рассвет, осадков не было, пощипывал легкий морозец. Начинался последний день страшного сорок первого года. На линии фронта молчали орудия и минометы. Оставалось только гадать, где она.

Собачий лай доносился то слева, то справа. Глебу казалось, что немцы окружают их. Группа съехала в низину, заросшую шиповником. Шубин подгонял фигурантов, каждую минуту замирал, слушал.

– Товарищ лейтенант, уходите, – вдруг выпалил Краев. – Гоните эту парочку к нашим. Мы дождемся немцев, покажем им кузькину мать, уведем в ложном направлении.

Шубин понимал, что другого выхода нет. Немцы были практически рядом. Возможно, они шли на лыжах.

Прощание вышло скомканным. Бойцы огрызались. К черту церемонии, скоро встретимся. Они остались в ложбине, достали последние гранаты, приготовились встретить гостей.

Шубин не спускал палец со спускового крючка.

– Бегом, граждане, два раза повторять не буду, бью прикладом по почкам!

Мужчины семенили, хватались за деревья, иногда оглядывались. Их спины то сливались перед глазами, то вдруг распадались, терялась четкость. Тогда лейтенанту приходилось останавливаться, тереть глаза.

Фигуранты посматривали друг на друга, обменивались какими-то словами, словно заговор плели. Слесарев споткнулся и упал. Глеб рассвирепел, схватился за корягу, чтобы огреть его по спине. По крайней мере, он сделал такой вид. Мухавец что-то злобно выговорил спутнику, уцепил его за шиворот, стал поднимать.

За спиной у них разразилась пальба. Это подтолкнуло людей, они бежали уже без команды, перестали оглядываться. Раздавались глухие автоматные очереди, рвались гранаты. Но вскоре настала тишина. Это могло означать что угодно.

Глеб кусал губы. Слезы наворачивались ему на глаза.

Бежали они долго, лес не кончался. Показалась крохотная поляна. Мужчины попадали в снег. Ноги уже не держали их. Это был предел человеческой выносливости.

Шубин привалился к бугорку, держал фигурантов на мушке. Он остался один, и от этого ему хотелось волком выть.

За спиной было тихо. Неизвестность страшила Глеба. Однако его интуиция осторожно допускала, что погони больше нет. Он принял удобную позу, положил автомат на колени, зачерпнул варежкой снег, стал яростно растирать лицо. Состояние его немного улучшилось.

Мухавец прижался к дереву, тяжело дышал. Слесарев отполз от него подальше, свернулся улиткой, тоскливо смотрел в одну точку.

– Занятная история, – с трудом проговорил Шубин. – Случаются обстоятельства, когда человек перестает контролировать себя, больше не притворяется. К нему возвращаются те повадки и привычки, которые он усердно прятал.

– Вы о чем, товарищ Шубин? – пробормотал Слесарев.

– Я о товарище Мухавце. Или, говоря точнее, о гражданине. Признайтесь, Юрий Антонович, вы никакой не зоотехник, хотя и разбираетесь в лошадях.

Мухавец напрягся. Глаз у него нервно задергался. Он это чувствовал, но не мог избавиться от тика.

– О чем вы, Шубин? Я не понимаю. – Голос у Мухавца тоже предательски задрожал.