Свой с чужим лицом

Полицаи неслись на двух вместительных пароконных санях. Лошади хрипели, орали люди, вооруженные карабинами и немецкими автоматами. Возможно, эта публика была не вполне трезвой. Уж больно рвалась она в бой.

До первых саней оставалось метров семьдесят. Мужики в ватниках открыли огонь без всяких преамбул. Люди на снегу, даже в маскхалатах, были заметными пятнами. В защитное облачение въелась грязь, тут никакая стирка не поможет.

Отчаяние трясло Глеба. Он прошляпил такую опасность! Автомат раскалился, вырывался из рук. Шубин бил очередями, давился хрипом.

Под боком у него грохотал пулемет.

– Давайте, суки, подъезжайте! – крикнул Федор. – Будет вам сегодня Новый год, всем поздравления по почте разошлем!

Григорий не отставал, долбил под ухом у братца.

– Оглохну же, Гришка! Неужто ты не можешь тише стрелять?! – заявил Федор.

Первые пули достались лошадям. Они взвились. Сломались оглобли, сани стали переворачиваться, с них посыпались люди. Истошно орал полицай с раздавленной ногой. Возница перекувыркнулся через голову, а встать уже не смог, кровь текла из простреленного черепа. Выжившие полицаи расползались по просеке.

Времени на торможение у второго возницы не оставалось. Он натянул поводья, направил лошадей в сторону. Сани влетели в кустарник и застряли. Жалобно ржали пораненные животные. Истошно гоготал какой-то сумасшедший. Полицаи перекатились из саней на снег, открыли огонь, перебегали. Кто-то из них пытался забраться в гущу кустарника, но это была неважная идея. Несколько мертвых тел уже валялись на снегу.

– Отходим! – проорал Шубин. – Хватит! Теперь не догонят!

Но братья увлеклись. Федор рычал и плевался. Выкрикивал матерные здравицы в адрес предателей Григорий.

Пауза была недолгой. Федор менял отстрелянный диск.

Полицейские оживились, стали подниматься, но резкая очередь заставила их снова залечь. Покатился по снегу раненый, зажимая простреленное бедро.

Федор вдруг охнул и уткнулся головой в снег. Кровь потекла из-под шапки.

Григорий как-то неуверенно усмехнулся, потряс брата за плечо.

– Федька, ты чего это прилег? Устал, что ли?

Федор не шевелился. Это было выше понимания Григория. Такой вариант в их совместной службе не рассматривался. Он тер варежкой замороченный лоб, снова тряс Федора, перевернул его. Лицо красноармейца залила кровь, но Григорий по-прежнему ничего не понимал. Корявая ухмылка не сходила с его лица. Он призывал брата очнуться, прекратить дурачиться.

Федор был мертв. Шубин это прекрасно видел.

Полицейские неуверенно поднялись, двинулись вперед.

Лейтенант сменил магазин, припал к прицелу. Повалился сидящий на корточках мужичонка со слипшимися от пота волосами. Остальные неохотно залегли, стали ругаться.

Гришка продолжал трясти брата. Его голос срывался на фальцет.

– Григорий, уходим, он мертв! – крикнул Глеб. – Беги, я прикрою!

Боец смотрел на него с полным непониманием. Совсем сдурел лейтенант? Он оставил Федора в покое, потрясенно смотрел в мертвые глаза, потом издал душераздирающий рев, схватил пулемет, поднялся. Григорий стрелял, прижав приклад к бедру, тоскливо выл. Жизнь и смерть превратились во что-то одинаковое. Существование без брата теряло смысл.

Шубин полз к нему, надеясь повалить, но не успел. Пули отшвырнули Григория на просеку. Зарылся в снег пулемет. Входное отверстие чернело между бровями бойца, кровь пузырилась под затылком.

Шубин сохранил самообладание. Кому станет легче от его смерти? Он катился по просеке, смутно отмечая, как встают враги, переходят на бег. Пальцы его сорвали застежку с подсумка. Он выхватил гранату, бросил ее, не вставая. Дымом заволокло просеку. Большего и не надо.

Лейтенант сел на колени, бросил вторую гранату. Пусть аукаются в дыму.

Ноги подгибались, темнело в глазах, но он бежал, волоча на ремне автомат, выжал из себя последние силы, ускорился, долетел до леса, обернулся.

Из дыма выскакивали взбешенные полицаи, надрывали глотки кашлем.

Лейтенант вбежал в лес по чьим-то следам, вскарабкался на бугор, съехал в ложбину, несся по ней, ориентируясь по вмятинам в снегу. Метров через сто он покинул лог, скатился с горки, полз, чувствуя, как отнимаются ноги.

Снова все шло не так. Впереди перекликались люди, разорялся как обиженная сорока красноармеец Краев.

Глеб догнал свое растрепанное войско. Под глазом у Мухавца полыхал синяк. Наверное, он получил за дело. Кашлял, вцепившись в дерево, Слесарев, держался за отбитую скулу. Неуд за поведение, все понятно.

Рядом с ними подпрыгивал возбужденный Краев.

– Товарищ лейтенант, где Ванины? – выкрикнул он.

Шубин промолчал, только стиснул зубы. Боец все понял, смертельно побледнел.

– Где все, Краев?

– Хлебников опять удрал, товарищ лейтенант. Мы с этими двумя возились. Уж больно ершистыми они оказались. Смотрим, а этого гаденыша-газетчика и след простыл. Парни искать его побежали…

Уместные слова рвались из горла, горячие как пирожки.

«Сбежал-таки! Странно, а ведь я был уверен, что Хлебников ни при чем».

Хрустели ветки под ногами, сквозь кустарник продирались красноармейцы. У Толика Иванчина затравленно бегали глаза, Косаренко плевался.