Свои страницы. К творческой автобиографии

Молодой талантливый эрудит начал горячо доказывать, что наивысшей ступенью развития человечества была... эпоха греческого рабовладельчества. Его мысль оспаривали, тоже с молодой эрудицией. А я спросил лишь, на какой стороне он хотел бы в то благословенное время находиться?..

***

Ты не делай ничего, год за годом, и жди, что тебя еще и хвалить будут... За что?

Тщеславие — похуже похоти: оно остается и в немощи, до самой смерти, чем дальше, тем более капризное, слепое, отвратительное.

***

Вчера подумал, что имею право быть довольным собою за то, что в отношении к Мележу нисколько нет у меня дурной зависти: я — с теми, кто искренне рад за него и, как говорится, за нашу литературу.

***

«Наболгариваясь» как можно больше, читая вчера стихи Вылчева, выбирая переводы Бородулина (талант — все-таки талант), читал немного и других поэтов; выбрал из зарубежного шкафа моей библиотеки все болгарское (его оказалось очень немного), чтобы прочитать после; смотрел во «Всемирной истории» про войну 1877—1878 гг. и перечитывал «Четыре дня» (нет, недаром я когда-то полюбил его, этот рассказ!); читал биографии Ботева, Левского, Елина-Пелина... А потом, почти случайно, купил в магазине «Дружба», как будто авансом для внучки, которой покупал кое-что с картинками, «Сказочный мир» Ангела Каралийчева и... хорошо зачитался.

Сколько неиспользованных возможностей! — невольно думалось о самом себе. Мог бы и я, «не мудрствуя лукаво», писать такие солнечные, очень нужные вещи.

***

Едем полем, лугом, лесом, в солнце и в пыли,— чтобы снова найти что-нибудь из того, что не должно погибнуть.

...Такой прекрасный мир, а мы все вызываем из прошлого мрачное.

Озеро Нещарда, словно кижевские зеленые заводи, только не солнце, как там у нас было, а серый день.

С севера — туча. Гамак внуку сделан из порванной рыбацкой сети. А в старых катерах так здорово играть, про запас наигрывать светлые детские воспоминании.

...Надо учиться у народа неторопливости в труде. Снова засела наша машина, и проводник спокойно пошел в деревню за трактором.

Пишу в предвечернем солнце, на окраине неведомой мне деревни, в траве лесной долины. Место это вижу первый и, может, последний раз в жизни. Слышу — скрипит коростель. Впервые нынче вступает он в мое начало лета. Прекрасная земля. Так что же ты, браток который из этих мест, так сухо пишешь про ее красу?..

...С новой силой ощутил, представил себе приход немцев,— глядя на россонских юношей и девушек, гулявший по улице городка в солнечно-счастливом настроении! Такими были и те, кому летом сорок первого довелось становиться героями, гибнуть, терпеть наглые издевательства захватчиков.

....Лесная деревенька, до которой мы добирались по бездорожью. Еще одно ужасное открытие, еще один очаг сопротивления и юдоль печали, которые мы воскрешаем — чтобы тревожить живых.

Записываем на кухне, а над нами на стене портреты — Пушкин и Лермонтов. Ужас меряю по ним — будто они слушают это все в мудром оцепенении.

«У вас кто-нибудь учится?» Слезливая бойкая бабка: «Нет, это мой старик все читает».

Старик (после, когда пришел) рассказал, что в ту войну был в немецком плену, а в эту брал Берлин. Сдержанно похвалился медалью.

...Во вступлении к нашей книге.

Это — далеко не все, о чем надо рассказать, это наша первая проба, первое слово о великой трагедии народа, об античеловечной сущности фашизма.

...Не удивительно, что потом, засидевшись дома, бывает грустно: мало нового. А здесь все меняется и меняется — каждый день, каждую минуту... И все еще жива жажда открытий. Одну только свою Беларусь надо познавать да познавать, чтобы увидеть, услышать, осознать, где ты находишься, что тебе надо делать.

...Встречи с народным горем тех дней, с множеством настоящих подвигов, которые надо выводить из неизвестности, мучают суровыми укорами — как мало ты сделал, и учат скромности, чувству долга.

...Дай нам, боже, сделать нашу книгу хорошо!.. За свою часть возьмусь, кажется, по-настоящему, не жалея для нее ничего. Сделать книгу не скучно-документальной, а живой, полной нашего сердца и опыта.

***

Устали за июнь. Не сами по себе, а — в первую очередь — для дела устали, и Минщину откладываем все-таки на следующий год. Нам нужна новая свежесть восприятия, ибо безразличие — грех, преступление в этом деле, нельзя с притупленным чувством подходить к тьме-тьмущей страданий, поросших травой, покрытых более или менее удачными памятниками, и тех страданий, которые все еще живут в словах и в глазах такого множества наших людей.

Спланировали нашу книгу, поделили работу. Много будет ее, очень много, и надо делать ее с полной отдачей.

Уже на Витебщине я почувствовал, что книгу нашу начинаю видеть.

***

Печаль полей и равнение на вечность. Это — глубинное, что чувствую здесь, в Полужье. Особенно остро ощутил это вчера вечером, когда при низком месяце возвращались из Малосельцев.

А сверху, верхние ощущения — запахи и цвета летнего расцвета, встречи с близкими людьми, обязательные угощения. Лучше всего мне — с детьми и «меньшими братьями», которые здесь так близки к человеку.