Свои страницы. К творческой автобиографии

Надо раньше вставать и больше работать.

***

В предисловии к моим миниатюрам:

Большая часть их написана без мысли о том, что все это будет печататься в таком виде. После я уже боролся за непосредственность, все еще кажется, что в основном — успешно...

***

Енисей.

На палубе, с книгой Диккенса — Галя, инженер-лесотехник. Худенькая, с приятным лицом девушка, ровесница моей младшей. Ничего не надо, кроме удовольствия чистого общения. И это так славно. Всем нам с веки интересно.

...Ищу и хочу уловить отправной пункт к теме, которая давно наклевывается,— общность людей, проявляющаяся в мимолетных, случайных встречах, которые не повторяются. Чистота отношений, прикосновение лучшего, что в нас есть, момент, время наивысшего напряжения души.

А может, так вот и писать — оттолкнувшись от этой русской Гали с ее Диккенсом?..

Говорили мы об этом с Сашей Адамовичем, а тут вдруг Аврамчик крикнул:

— А вон грузовоз Галиного брата!

Она сказала нам вчера, что брат ее плавает здесь, назвала даже «имя» и номер того грузовоза.

Что ж, и еще один из нас, теперь Микола,— «как маленький».

***

Капитан нашего теплохода — седой и скромный, чуть ли не стеснительный Николай Николаевич. На литературной встрече в салоне нас с Адамовичем попросили рассказать о нашей книге, а он, наш хозяин, взяв слово, начал про бывшие здешние «перевозки»...

Мы уже за полярным кругом. Все та же большая, серьезная вода, чистое небо и только уж тундра, вместо тайги. Берег — «террасами»: от паводков.

И вспоминается, как вчера капитан, зайдя к нам в каюту, говорил о красоте северного сияния: «Стоишь, окоченеешь, а глаз оторвать не можешь...»

Это ему — за чистое сердце, такое видение красоты.

***

Вчера — день без строчки, даже такой, как позавчера. Можно только смотреть на бесконечную водную гладь, охотно жмуриться и даже нарушать режим — спать днем. Впрочем, такой отдых нужен, наверно, и мне, и мне полагается.

Знакомство с краем, даже с самим Красноярском — очень приблизительное. Только ГЭС, которую нам хорошо показывала толковая, приятная секретарь Дивногорского горкома. Мощь и краса, что выступили из густой мглы (ночью шел дождь) погожим утром.

О Сибири еще не написано — равного по масштабам ее грандиозности...

***

Над вечным покоем воды и зелени вокруг нее, под чистым небом — пустой павильон, в котором была «увековечена» одна простая изба... Штурман рассказывал, что избу эту растащили на курятник, а когда-то пассажирские суда останавливались здесь на два часа — обязательная экскурсия.

***

Над мелколесьем там-сям торчат лиственницы. Их видно и без бинокля и в бинокль. Лесотундра, яркая зелень.

Дети — и за полярным кругом дети.

Чайками я восхищался и на Черном, и на других морях. Однако теперь вспомнились черноморские.

И енисейские, заполярные радуют так же молодо.

***

Дудинка.

Как это писать о Белоруссии, однако — для всех?

Об этом думаешь вдали от дома, всегда и хорошо. Хотя временами и с грустью.

...В вертолете над тундрой.

Глобальность — уже банально, но — правильно. Вот и здесь я думаю о моей апрельской Болгарии — полнее ощущаю и слышу ее.

***

Какой огромной книгой — целой вселенной — она казалась мне в детстве, а теперь глянул и удивился — каких-то шестнадцать авторских листов!.. «Детские годы Багрова-внука».

***

Молодой ученый-оленевод, который сопровождал нас в тундре и был там вполне на своем месте, вечером зашел к нам в гостиницу и, среди поэтов да бутылок вина, вызывал жалость своими претензиями на поэзию. Слушая его, я устало, радостно думал: «Как это хорошо, что я не пишу стихов!..»

***

В самолете. Еще о глобальности.

Наша Земля, окутанная такими чистыми облаками, издали могла бы казаться белой розой.

Под нами все еще Енисей.

***

В вагоне, по пути в Светлогорск.

Цену простых вещей, силу любви к земле,— с ее красой, и хлебом, и трудом, которого она, земля, требует от человека,— это я понял и убегая из плена... Не так понял, как почувствовал тогда — очень сильно! И это не прошло бесследно.

Здесь, в бывшей Восточной Пруссии, в ту же самую пору года, вспоминается это ярко и до самой глубины.

***

Когда мы подошли к свежей еще могиле последней из моих сестер, N., показав на венки, стоящие над могилой шалашиком, сказал: «Во наша баба как построилась»...

Что должно было произойти — произошло. В таких случаях боль по-народному унимают словами: «Дай нам бог дожить до такого возраста». Она прожила семьдесят восемь. Наверно, и в ее годы не захочется умирать, однако со стороны, объективно такая смерть воспринимается спокойно.

И это «построилась» записываю как что-то непобедимо народное. Как только услыхал его, так и «подтолкнуло» сразу, как всегда бывает,— сигнал.

***

Думал об умении пользоваться паузами. Но только на застольях веселых, но и на грустных бывают такие паузы, прежде всего перед началом печальной необходимости, когда мужчины рассядутся во дворе, кто на чем, и начинается очень интересный разговор, иногда с более или менее сдержанной остротой и улыбкой, а иногда и совсем свободно, вроде не на похороны собрались.