Свои страницы. К творческой автобиографии

Позвал сына, вместе посмеялись: «Если бы это наш Жуль так позвонил Данусе?..» Можно сказать: и зачем так поэтично детиниться, особенно деду? И можно отвеять: а как же это в сказках да в мультфильмах? Почему всем нам такое нравится?..

***

Вечером, читая «Пусть Абая»,— не знаю, кажется, совсем не зависимо от описания ночи, которую видит влюбленный герой романа,— вспомнил, что утром я смотрел на багровый восход солнца и хорошо, грустно и ярко, вспоминалось давнее... Да, уже давнее, хотя и кажется, что это было чуть ли не вчера. А прошло почти двенадцать лет с того морозного утра, когда в Кореличах, из окна Мишиного кабинета в зеленом финском домике долго смотрел на такой же багровый, грустный и радостный восход...

И тогда смотрел, как и теперь,— идя по жизни, в стремлении вперед. Однако теперь тот день мне видится как действительность, которая была, как то единственное, что никогда таким, как было, не повторится.

Была... Было... А ведь еще и есть, и будет она, устремленность вперед, с вечно притягательной загадочностью и надеждой!..

1973

Подросток любит дочурку старшей сестры, матери-одиночки, маленькую потешную девочку. Как ему слышать такое грубое, дикое: «Это же байстручка»? Сопоставлении чистого, святого с грязью хамства.

Подумал об этом, когда снимал с магнитофона записи, сделанные в Борках. Живо припомнилась хата; бабуля с маленькой внучкой на коленях, и загорелый хлопец, голый до пояса, который, лежа на холодной по-летнему печи, слушал страшный рассказ матери о конце света в их деревне...

Припомнились дядя с племянницей — мой сын и внучка, их дружба,— живая натура для нового рассказа...

***

В последней перед Новым годом передаче «Клуб кинопутешествий» симпатичный старик Шнейдеров по-своему приятно простился с нами — до новой встречи, пожелав всего доброго без пафоса, но с хорошей человеческой улыбкой... И смерть его, менее чем через неделю, тронула меня близкой болью, навела на высокие мысли о вечном, к чему мы можем или не можем быть причастны своей работой, своей жизнью. Он — мог, и он красиво видится мне на фоне всех тех стран и земель, которые показывал нам, сам оставаясь всегда скромно в стороне, заметный настолько, насколько нужно, сдержанно человечный, уверенный в том, что делает.

Чувства такие и мысли повторились в кинотеатре, когда мы смотрели прекрасную кинокартину «Воспоминание о будущем». Не надо и религией считать ее — светлую, поэтичную мечту людей о своем полноправном месте во Вселенной, мечту о крыльях, — она осуществляется через науку, неразлучная с высокой поэзией нашей человеческой общности, с потребностью нашего братства, до которого еще — так далеко.

Эти размышления, чувства такие, ощущение простора Вселенной и своего места в ней хорошо помогают думать о задачах нашей литературы, очень ясно показывают всю нелепость, ненужную мелочность нашей «мышиной возни», близорукое, на карачках ползание по быту, неумение или нежелание поднять голову и посмотреть на все с высоты современного человеческого полета.

***

Возвращался на днях к своим мыслям о несовременности «эпопей».

Каждый народ, каждая литература имеют право на эпопею (уже без кавычек), раз, два раза в столетие. В русской — это «Война и мир» в девятнадцатом и «Тихий Дон» в двадцатом. К ним приближаются по своей значительности в первом случае «Былое и думы», а во втором — «Хождение по мукам». Все остальное или раздражает своим, не по силам, «размахом» или угнетает многословием.

В белорусской прозе нашим правом на эпопею могли бы воспользоваться Чорный и Горецкий. Могли бы... Колас в полной мере не воспользовался. Приблизился Мележ. Все остальное — или на дальних подступах, или просто претенциозное. А мания масштабности — остается...

Имеет, бесспорно, право на эпопею и казахский народ, тем более что и он так долго молчал. Давно уже собирался я прочитать «Путь Абая», дважды желание это укреплялось, когда был в Алма-Ате, и совсем недавно, когда читал Гончара про Ауээова. Начал, углубился в этот восьмидесятилистный простор и вот, при всем моем уважении к автору и его народу, чуть одолел половину первого тома. То же было когда-то, после «Земли зеленой» с «Просветом в тучах» — тоже при всем уважении к Упиту и Латвии, а их-то я знаю больше, чем Ауэзова и Казахстан.

Краткость, лаконизм надо уже считать не только сестрой таланта, но и меркой современности.

***

Уметь пользоваться временем, сегодняшим днем, уметь достойно вести себя с людьми и не откладывать на завтра то, что надо сделать сейчас,— как это важно, и как мало мы этим пользуемся.

***

Еще, кажется, никогда не ощущал так остро, так страшно, до отчаяния обидную нелепость жизни. Все самое дорогое для нас, все наши самые близкие от самого рождения... загодя обречены на смерть. Они есть, их не будет, они явились только затем, чтобы было так страшно, так больно?.. И зачем человеку переживать это?.. Был бы послабее, так хоть бы напился.

А сегодня снова вот солнечный день нашей, все еще недоразвитой, зимы, и работа — нужная для большой цели. Будто службу несешь, волю чью-то исполняешь — наивысшую.