Свои страницы. К творческой автобиографии

Сегодняшний день начал с листания «Букваря», «Родного слова» для первого класса, «Календаря природы и труда». Все это лежит еще рядом с куклами будущей первоклассницы. Хорошее дело сделали Клышко и Витка! А мне грустновато, что в «Родном слове» моего ничего нет. И так приятно вспоминается, как Шкраба с удовлетворением показывал мне свое «Родное слово» для четвертого класса, а я был рад, что там и «Лазунок», и «Зеленая школа», по необходимости сокращенная, и «Дичка» в моей последней редакции. Этот учебник мне захотелось иметь в своей библиотеке. И не даром оно — доработка!

***

Роман — за романом... Снова не праздник, не удовольствие. как было, когда перечитывал Куприна, а работа скучная, с преодолением трудностей,— многословной неряшливости, местами чуть ли не черновиковой скуки. Одна «констатация», и никаких открытий, никакого волнения...

А утром, под шум обложного дождя, который, как по большой палатке, лупил по густой и упругой ботве картофеля, в полумраке от низкой облачности за окном, думалось, довольно горько, что я, может, и правда, бываю излишне резким в оценках... «Ревность по доме моем снедает меня?..» Иначе, видимо, и нельзя. Только уж и самому не ныть, когда больно, хоть и не заслуженно.

***

Вспомнилось интервью Маркеса польской «Kulturze», то в нем, что близко и мне: «Все мои книги я написал, основываясь на мифах и сюжетах детства».

***

«Кто бы нас читал, если бы меньше было графоманов?» — весело, но и умно спрашивал на днях (в журнале «Poezja») один поляк.

И правда, кому это мешает, что тот или иной не только читает, но и сам что-то пишет? От любви к литературе, в которой иные из них очень неплохо разбираются, им не хватает одного чтения. И те из них, кто не ведет себя нахально,— добрые наши друзья. Вплоть до пушкинского: «И славен буду я, доколь в подлунном мире...» В мире «подлунном», ночами, когда влюбленные в слово читают и пишут, кто как может.

Есть такие друзья и у меня, и каждый один такой тянет больше, чем за себя одного.

***

В хорошей прозе Мамина-Сибиряка встретилась вчера («В худых душах») фраза: «Воздух, весь пропитанный каким-то специфическим ароматом». Вспомнил Чехова, который, переписывая «Степь», выбрасывал подобное. Недавно, перечитывая повесть, наново был захвачен его удивительной простотой.

А перечитывал — после фильма, который почти два месяца не давал покоя, все не терпелось «Степь» перечитать.

***

Честные — значит, настоящие — писатели правдой увиденного в жизни готовили приход революции. Оценка богатых и бедных — этому и у Мамина-Сибиряка веришь, и веришь как-то свежо, по-новому после многих истин, временами будто полинявших на транспарантах.

***

Блокнот взят на всякий случай, а чтобы писать захотелось — надо что-то найти.

Брел подлеском, что солнечно ожил после дождливых холодов, ощущая утреннюю солнечную праздничность, и вдруг подумал, что Мележ не видит этого вот уже два года. А Миша — тринадцать лет... Уже и вереск зацветает. И много молоденьких березок. И вот, как только дошел до овсяного поля, кажется, так же давно не виденного, как только залюбовался им — глазами и ладонями,— вспомнились давняя строчка Машары: «овсяным золотом звеню» и присказка: «кнута — старому, овса — молодому»,— захотелось вынуть блокнот.

...Графомания это, позирование перед будущим читателем, перед самим собой, что я вот пишу, стоя в низкорослых сосновых посадках, возле большого, спелого поля овса, который и задержал меня?

Хочется — и пишу. Так же все делается.

***

В «Литературной России», где всегда есть что читать, читал на днях новеллы Марка Кострова. Имя, которое, видно, запомнится. А в новеллах — подтекст: на его Новгородчине хаты пустеют еще более массово, чем у нас,— можно купить за двести, за сто рублей!.. И это для нас уже так обычно, что никакая редактура не замечает за цифрами подтекста. Кто в город — за хлебом, кто в деревню — за вдохновением...

***

Вчера впервые увидел перепелку в траве — как она даже какой-то момент смотрела на нас, пока не юркнула со стежки в траву.

Теперь сквозь светло-зеленые, чуть сероватые листья голубики редко просвечивают крупные серо-синие ягоды.

И это радует, как перепелка. И притормаживаюсь недавно вычитанным у Твардовского про Пришвина: «нет человека, пантеизм», и про Паустовского у него же: «слышен одеколон»...

***

Как символично — спелые колосья тяжко клонятся долу, а над ними, пользуясь этой скромной весомостью, по всему полю торчит осот, тоже спелый, пухово-белоголовый.

***

Как и всегда в последний день, перед дорогой, встал раньше и вышел попрощаться с Неманом, житом, дубами.