Свой своему

В жарком мыльном царстве, справа от Хаима, меламед Яир яростно дерет мочалкой нескладное свое тело. А на соседней лавке хлещет себя березовым веником Пинхас, божинский портной. Меламед и портной друзья Хаиму, но не меж собой. Яир человек вспыльчивый, частенько бьет школяров – учить трудно, а сечь легко. Раз выпорол сына Пинхаса, чтоб не городил вздор, будто за убиение брата бог наказал Каина изгнанием из рая. А еще было, Яир заказал Пинхасу пошить кафтан и дал материи с избытком, а остатка не получил. Когда же пригляделся меламед к новым штанам портновского сына, узнал знакомое сукно. Потому Хаим думает, что не за Каина терпели ягодицы отрока.

2

И Хаим, и Яир, и Пинхас, и радушная братия в каморке синагогального служки, и охотники до легкого пара по пятницам – все они божинские бедняки и все хасиды раби Меира, их любимого цадика. На исходе субботы они собираются в доме наставника и внемлют его речам, и сами говорят о хорошем и добром, и рассказывают всевозможные истории, и чарка-другая распаляет говорунов. Хасиды учатся у цадика блюсти заповеди, бояться бога, любить жизнь и людей, радоваться своей доле и не роптать.

Раби Меир – потомственный цадик. Иной раз он вспоминает не без гордости, как дед его бесконечной праведностью дел земных снискал громадное влияние на небесах и даже направлял в желаемое русло течение войн меж владыками стран, и люди считали его ясновидцем. “Минуло время великанов, – вздыхал Меир, – а наш долг – крепко верить, горячо молиться, жить просто!”

Ученики загодя готовят жилище Меира и прилежащий дом учения к встрече цадика с хасидами: моют, чистят, сметают пыль с книг. Стемнеет, и комната наполнится гомоном мужских голосов. Нельзя опоздать, ведь не зря сведущие в каббале остерегают: на переломе ночи выходят из укрытий дьяволы, принимая вид собак да ослов, и ищут поживу греху.

– Рассаживайтесь удобно, евреи! – пригласил раби Меир.

– Расселись и преклонили ухо! – торжественно ответил за всех Хаим.

– О чем сегодня речь поведешь, раби? – спросил Берл, сын божинского лесоторговца Авигдора, единственный богач за столом.

– Хасиды друг другу братья, все мы равны, и нет важных и неважных среди нас, – произнес Меир, обращаясь к Берлу.

– Разумеется, раби, – поспешил с ответом Берл.

– Братство наше мы должны лелеять, а вражду гнать из сердца, – сказал Меир и взглянул поочередно на Яира и Пинхаса, сидевших по разные стороны длинного стола.

– Не сомневайся ни в ком из нас, раби, – воскликнул верный дружбе Хаим.

– Слишком много врагов! Кабы только дьяволы в ночи! – продолжил цадик, – так ведь хасидоборцы, бездушные талмудисты, доносят на нас властям. Своих предают. А ведь вражда с родными больнее, чем с чужими! Просвещенцы немецкие еще опаснее. Насмешники и безбожники. Сторонитесь, берегитесь скверны, блюдите чистоту души, и, главное, гоните отчаяние из сердца, друзья! Ведь сатане не грехи наши нужны, он ждет, что мы отчаемся очиститься от них.

Хасиды согласно закивали, выслушав краткую проповедь раби. Стали есть рыбу, халы, прочие уцелевшие атрибуты субботнего благоденствия. Меир взял миску, переложил на нее рыбью голову со своего блюда, добавил соусу, переправил посудину Берлу. Хасиды с уважением и завистью посмотрели в сторону счастливца, удостоившегося чести получить кусок с блюда цадика. Берл зарделся от гордости.

Меир весьма дорожил привязанностью Берла, отпрыска богача Авигдора. Отец и брат Берла были хасидами раби Айзика. Не часто мужчины одной семьи следуют за разными цадиками. Меир невысоко ставил Айзика, подлинным цадиком его не считал. “К богатым прилепился, подношения их любит, а ведь хасиды – это все больше простой народ, и цадик – опора беднякам”, – думал.

– Учитель! Мне нужен твой совет, – воскликнул Берл, и гости за столом навострили уши.

– Мы для того и собрались в этой горнице, чтоб ученик вопрошал, а наставник поучал, – важно произнес цадик.

– Отец настаивает, чтоб я посвятил себя торговому, либо какому иному делу. Уступив, я не смогу столь часто, как сейчас, видеть любимого раби и внимать ему, – сказал Берл, заглядывая цадику в глаза и вожделея желанного ответа.

– Непреложный долг сына почитать родителя, но основание непреложности есть разумность, – изрек Меир и обвел многозначительным взглядом честную компанию.

– Поясни, учитель.

– Разве ты нем, Берл? Разве дом учения не оттачивает ум и не развязывает язык?

– Отец твердит, мол, думай о будущем, гляди вперед, пробивай дорогу.

– Слова – слова Авигдора, а рука – рука Айзика! А ведь знает хасид: излишнее беспокойство о завтрашнем дне есть недоверие всевышнему!

– Великий грех на господа не надеяться! – зашумели хасиды.

– Родитель мой, мир праху его, цадик и сын цадика, – сказал Меир, – ставил мне в пример одного бедного лавочника. Тот как увидит, что заработанного хватит день прожить, окончит торговлю, сядет за книгу, а покупателей отправляет в лавку к соседу.

– Я, кажется, уяснил, раби.

– Слава создателю!

– Я должен восстать!

– Это твои слова!

3