Своя комната

Так забавно было представить, что кто-то напевал на приемах до войны, пусть даже и себе под нос, что я расхохоталась и вынуждена была указать присутствующим на мэнскую кошку в качестве объяснения. Она и правда смотрелась глуповато, эта бесхвостая бедняжка посреди газона. Лишилась ли она хвоста в результате несчастного случая или родилась без него? Говорят, что бесхвостые кошки встречаются на острове Мэн, но на самом деле это большая редкость. Странные это животные – скорее нелепые, чем красивые. Удивительно, какое значение играет хвост – вроде тех реплик, что служат сигналом к окончанию обеда, и люди принимаются искать свои плащи и шляпы.

Благодаря гостеприимству хозяина этот обед продлился до вечера. Дивный октябрьский день подходил к концу. Я шла по усыпанной листьями аллее. За мной деликатно, но настойчиво закрывались ворота. Бесчисленные смотрители вставляли бесчисленные ключи в хорошо смазанные замки; хранилище закрывалось до следующего дня. После аллеи вы выходите на дорогу (запамятовала название), которая приведет вас к колледжу Фернхэм, если не спутаете поворот. Но времени было еще довольно. Ужин начинался в половине восьмого. К тому же после такого обеда можно обойтись и без ужина. Удивительно: стоит вспомнить пару строк, и вы уже шагаете в ритме стихов. Пока я шагала к Хэдингли, у меня в ушах звенело:

Роза алая у ворот
Жарко вспыхивает, как в бреду;
Вот она идет, моя Мод…

А потом, перешагнув на другой размер, я спела под плеск воды у плотины:

Моя душа, как птичий хор,
Поет на тысячу ладов,
Моя душа – как летний сад…

Что за поэты, воскликнула я (как это бывает в сумерках), что за великие поэты!

Пусть это и глупо, но мне стало обидно за наш век, и я задумалась, есть ли сейчас поэты, сравнимые с Теннисоном и Кристиной Россетти. Очевидно, такое сравнение невозможно, продолжала размышлять я, глядя на пенящиеся воды. Поэты прошлого восхищают, захватывают, опустошают нас именно потому, что воспевают чувства, которые мы все когда-то переживали (возможно, на довоенных обедах), и мы инстинктивно отзываемся на стихи, не проверяя себя, не сопоставляя с нынешними чувствами. Поэты наших дней, напротив, выражают чувства, раздирающие нас прямо сейчас. Поначалу мы не узнаем их; зачастую они нас пугают; мы внимательно наблюдаем за ними и ревниво сравниваем с прежними. Вот в чем проблема современных стихов; именно поэтому невозможно запомнить более двух строк из какого-нибудь хорошего современного поэта. Память подвела меня, и моя мысль увяла за недостатком материала для рассуждений. Но почему же мы прекратили напевать себе под нос за обедом, гадала я, направляясь в Хэдингли. Почему Альфред больше не поет:

Вот она идет, моя Мод…

Почему Кристина не отвечает ему:

Моя душа счастливей всех:
В нее вошла любовь.

Может быть, виновата война? Может быть, когда в августе 1914-го раздались выстрелы, мужчины и женщины показались друг другу столь обыденными, что всякое чувство угасло? Разумеется, все мы (особенно женщины с этими их идеями об образовании и всяком таком) были потрясены, увидев наших правителей в свете артиллерийского огня. Они оказались так уродливы, так глупы – и немцы, и англичане, и французы. Но кого бы и что бы мы ни винили – теперь уже и не встретишь таких иллюзий, что некогда вдохновляли Теннисона и Кристину Россетти так страстно петь о своей любви. Остается только читать, наблюдать, слушать, вспоминать. Но почему же «винить», если речь идет об иллюзии? Почему бы не прославлять катастрофу, если она подарила нам истину взамен иллюзий? Ведь истина… тут я поняла, что в поисках истины пропустила поворот к Фернхэму.

В самом деле, что есть истина, а что – иллюзия? Какова, к примеру, истинная суть вот этих домов? Теперь, в сумерках, таинственно и празднично мерцающих окнами, но таких убогих и безвкусных в свете утра, когда их хозяева разворачивают торговлю всякой мелочовкой?

А ива, а река, а сады, что спускаются к воде, – сейчас они подернуты туманом, но при свете дня засияют алым и золотым. Что здесь правда, а что – иллюзия? Не буду утомлять вас всеми подробностями моих размышлений – по пути в Хэдингли я так и не нашла ответа на свои вопросы и вскоре обнаружила свою ошибку и вернулась на дорогу к Фернхэму.

Дабы не утратить ваше расположение и не запятнать доброе имя литературы, не буду внезапно менять время года и рассказывать о гроздьях сирени над изгородями, крокусах, тюльпанах и прочих: ведь я уже сообщила, что дело было в октябре. Считается, что литература должна придерживаться фактов и чем точнее эти факты, тем лучше. Поэтому вокруг по-прежнему была осень и золотые листья по-прежнему осыпались. Листопад даже немного усилился, поскольку наступил вечер (точнее, семь тридцать три), и поднялся легкий ветер (точнее, юго-западный). И все равно мне было не по себе.