Своя комната

За шторами таилась дивная тихая октябрьская ночь, а в увядающих деревьях запутались звезды. Готова ли Мэри отказаться от этой ночи, от своей доли воспоминаний об играх и ссорах (семья у них была дружная, хоть и очень большая) в Шотландии, которую не уставала превозносить за свежий воздух и великолепные кексы, – и все это ради того, чтобы Фернхэму одним росчерком пера отписали пятьдесят тысяч фунтов или даже больше? Чтобы оплачивать существование колледжа, необходимо отказаться от семьи. Невозможно сколотить состояние и родить тринадцать детей. Мы решили все посчитать. Сначала – девять месяцев до родов. Потом на свет появляется ребенок. Потом нужно три-четыре месяца, чтобы выкормить и вынянчить его. Когда ребенка накормили, с ним приходится играть – на это уходят следующие пять лет. Оказывается, нельзя просто так выпустить его на улицу. Те, кому доводилось видеть русских детей, которые бегают сами по себе, утверждают, что это зрелище не из приятных. Кроме того, считается, что характер человека формируется в промежуток между годом и пятью. Если бы миссис Ситон зарабатывала деньги, сказала я, что бы вы знали о детских играх и ссорах? Что бы вы знали о Шотландии, ее свежем воздухе, замечательных кексах и всем прочем? Нет смысла задавать подобные вопросы – вас бы просто не было на свете. Так же бессмысленно спрашивать, что бы случилось, если бы и миссис Ситон, и ее мать, и мать ее матери заработали целое состояние и вложили его в колледж и библиотеку, поскольку, во-первых, у них не было возможности зарабатывать, а во-вторых, случись даже такая возможность, закон запрещал им владеть самостоятельно заработанными деньгами. Лишь в последние сорок восемь лет у миссис Ситон появились собственные гроши. Все предыдущие столетия они считались бы собственностью ее супруга. Возможно, эта мысль также удерживала миссис Ситон, ее мать и бабушку от участия в торговле акциями. Все, что бы я ни заработала, – резонно полагали они, – достанется моему мужу, и он будет распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению – например, назначит стипендию или звание в Бейли Олл-колледже или в Кингсе. Поэтому меня не очень интересует возможность зарабатывать деньги – даже если она бы у меня и была. Пусть этим занимается муж.

Впрочем, даже если и не винить во всем пожилую даму со спаниелем, следует все же признать, что по какой-то причине наши матери крайне неразумно распоряжались делами. Ни пенса на «удобства»: куропаток и вино, университетских смотрителей и лужайки, книги и сигары, библиотеки и безделье. Выстроить голые стены на голой земле – вот предел их возможностей.

Так мы беседовали, стоя у окна и любуясь башнями и куполами прекрасного города – как любовались вместе с нами тысячи и тысячи людей. В лунном свете все казалось великолепным и таинственным. Древние камни благородно сияли. Поневоле задумаешься обо всех книгах, что хранит это место; о портретах старых прелатов и важных особ в обшитых панелями залах; о витражах, рисующих на дорожках причудливые сферы и полумесяцы; о памятных табличках, рукописях и посвящениях; о фонтанах и траве; о тихих комнатах с окнами на тихие дворы. Кроме того, я подумала (простите уж!) о дыме, выпивке, глубоких креслах и мягких коврах; о любезности, сердечности и благородстве, что возможны только благодаря роскоши, уединению и личному пространству. Наши матери не дали нам ничего подобного – они и тридцать тысяч фунтов собрали с трудом, им ведь приходилось рожать по тринадцать детей от священников колледжа Сент-Эндрюс.

По пути обратно я размышляла о произошедшем, как это часто бывает по вечерам. Почему миссис Ситон не оставила нам денег? Как влияет на человека нищета, а как – богатство? Я вспоминала нелепых старичков, виденных утром, и как они срывались с места, заслышав свист; гул органа в церкви и закрытые двери библиотеки; думала, как ужасно, когда тебя не пускают, но еще ужаснее, должно быть, когда тебя не выпускают, и о том, как покоен и богат один пол, а другой – беден и беззащитен; и размышляла о том, какое влияние оказывает на писателя традиция – или недостаток ее. Наконец, я подумала, что наступило время скомкать мятую бумагу этого дня, скатать его споры, впечатления, смех и гнев и забросить этот комок в кусты. В синей бездне неба блистали тысячи звезд. Я словно осталась наедине с этой невозмутимой компанией. Люди уже давно заснули. Улицы Оксбриджа опустели. Даже дверь гостиницы распахнулась передо мной по мановению невидимой руки – коридорный не дождался меня, чтобы осветить путь к комнате. Было уже слишком поздно.

Два