Своя комната

Предаваясь этим горестным мыслям, я вяло чертила какие-то каракули – там, где мне следовало, по примеру соседа, записать выводы. Я рисовала человечка – это был Профессор фон Икс со своим масштабным трудом «Умственная, моральная и физическая неполноценность женщин». Он был нехорош собой: коренастый, с огромной челюстью, зато глазки – крохотные, лицо налито кровью. Судя по гримасе, он кипит от гнева и яростно тычет ручкой в бумагу, словно желая убить надоедливое насекомое, а убив, не удовлетворится: злоба и досада его неистощимы. Может, дело в жене? – задумалась я, глядя на рисунок. Может, она сбежала с кавалеристом – стройным, элегантным, в каракуле? Или прав был Фрейд и его в детстве высмеяла хорошенькая девчушка? Сложно представить, что этот профессор когда-то был милым ребенком. Как бы то ни было, на моем рисунке он был весьма разгневан и уродлив и совершенно погружен в труд об умственной, моральной и физической неполноценности женщин. Такие рисунки – это, конечно, бездельный способ завершить и без того непродуктивное утро. Однако иногда именно безделье и задумчивость помогают нам обнаружить сокрытую ранее истину. Простейшее психологическое (даже не психоаналитическое) упражнение открыло, что я нарисовала эту картинку потому, что рассердилась. Моим праздным карандашом двигал гнев. Но откуда он взялся? Интерес, замешательство, веселье, скука, сменявшие друг друга на протяжении утра, – все можно было отследить и поименовать. Неужели гнев таился между ними, подобно черной змее? Да, отвечал мне рисунок, именно так.

Я безошибочно вспомнила ту книгу, ту фразу, которая пробудила демона: утверждение профессора об умственной, моральной и физической неполноценности женщин. Сердце мое заколотилось. Щеки запылали. Меня охватил гнев. В этом нет ничего удивительного. Кому приятно слышать, что его считают неполноценным по сравнению с каким-то одышливым небритым юнцом (я глянула на своего соседа) в дешевом галстуке. Есть же, в конце концов, дурацкая гордость. Таковы уж люди, решила я, и стала рисовать колеса и круги поверх сердитого профессора, пока он не стал напоминать пылающий куст или огненную комету, а главное – утратил всякое сходство с человеком. Теперь это было просто чучело, пылающее на вершине Хэмпстед-Хит. Получив объяснение, мой гнев утих, но любопытство осталось. Почему же злятся профессора? В чем причина их гнева? Во всех этих книгах присутствовали эмоции. Эти эмоции выражались во многих формах: сатира, сентиментальность, любопытство, упреки. Но присутствовало и еще кое-что, порой неуловимое. Я назвала это гневом. Но этот гнев пробирался в тексты подпольно и смешивался с остальными эмоциями. Глядя на его странные последствия, можно было заключить, что это гнев завуалированный и многогранный, а вовсе не простой и честный.

В любом случае мне эти книги ни к чему, думала я, глядя на стопку на столе. С научной точки зрения они бесполезны, хотя с человеческой в них полно всего назидательного, интересного, скучного, а также содержится ряд довольно странных фактов о традициях на островах Фиджи. Они залиты алым светом эмоций, а не белым светом истины. Поэтому их надо вернуть библиотекарю – пусть встанут обратно в ячейки этого гигантского улья. За все утро мне удалось выудить один полезный факт – наличие гнева. Все эти профессора (я мысленно скомкала их) на что-то сердились. Но на что же, размышляла я, вернув книги, стоя среди колонн, голубей и доисторических каноэ, на что они сердятся? Размышляя над этим, я зашагала прочь в поисках обеда. Какова же истинная природа их – назовем это так – гнева? Эту загадку можно было обдумывать в ожидании обеда в маленьком ресторанчике поблизости от Британского музея.