Своя ноша

Жалеючи, Никита лишнего наговорил на свою лошадку. Крепонькая была еще кобылка, справная. Чуть дорога под уклон, сама сбивалась на бег. Но Никита тут же натягивал вожжи и осаживал.

На одном из таких уклонов, не вытерпев канительной езды и поддавшись бесу, выпросталась Маша из тулупа, вскочила на ноги и, перехватив из рук зазевавшегося возницы вожжи, свистнула, гикнула на весь лес:

— Э-ге-ге! Расшевелись, сивка-бурка, вещая каурка! Чтоб из ноздрей дым, а из пасти пламя!

Испуганная лошадь взвилась вскачь. Замотались поперек дороги легкие санки. Не из тучи гром — загремели на нырках полозья, полетела в передок ископыть величиной с копну.

— Эх, несись — земля трясись! — не Маша, а влезший в нее бес кричал и крутил над головой вожжами.

Но давно людям известно: скоро не бывает споро. Высоко подскочив на очередном нырке, сани вдруг сильно накренились на левый бок, правый полоз задрался в воздух, и Маша не устояла на ногах, опрокинулась в сугроб, вспахав его носом чуть не до земли.

Когда выбралась на свет божий и расчистила, разлепила глаза, узнала неподалеку от себя барахтающегося в снегу Никиту. А еще подальше стояла поперек дороги лошадь и с удивлением оглядывала своих седоков — они или не они, отчего вдруг стали толстыми и белыми, как снежные бабы?

— Совсем сдурела девка! — шапкой обивая с полушубка снег, беззлобно ворчал Никита. — Бусорью голова набита. Хуже школьницы ведешь себя. А ведь учительница, замуж давно пора. Сам намеревался, как война закончится, сватов засылать, а теперь вот подумать придется. Грехов не оберешься с такой балованной женой.

— Что?! Сватов?! — переломившись надвое, расхохоталась Маша.

— Чо смеешься-то? — рассердился Никита. — Чо такого смешного сказал? Давай-ка подотри сопли да падай в сани. А то стегану лошадь — останешься одна среди леса куковать.

И Маша вдруг поняла: не шутки шутил мальчишка, говоря о сватовстве, всерьез вбил себе в голову. Ну и ну! Чего только не бывает на белом свете!

Она покорно влезла в сани, с головой закуталась в настывший тулуп и притихла, затаилась вся, как мышь. Отчего-то чувствовала она себя безмерно виноватой перед Никитой.

Снова запели полозья, снова мерно зашагала лошадь, на уклонах она опять пыталась перейти на бег, но Никита крепкою рукою удерживал ее. Чувство вины прошло, а вместо него накатило неистребимое бабье любопытство: как, да что, да почему, и вправду ли про сватов он раньше думал или все наврал негодный мальчишка? Раздвинув мохнатый воротник, Маша высунула наружу смеющийся глаз.

— Кхэ-кхэ, — прокашлялась. — Выходит, я тебе нравлюсь, Никитушка.

— Глянешься! — твердо ответил мальчик.

— И за что же, интересно знать?

Баская ты! Баще всех в деревне! Да что в деревне — во всем районе, во всем белом свете другой такой баской не сыскать.

— Ну уж и не сыскать. Еще получше бывают. Вот я сегодня видела…

— Не бывают! — убежденно отрезал Никита. — Не бывают! У кого еще есть такие косищи, длинные да пушистые? Или такие щеки, круглые да румяные? Ни у кого нет! Но главное не это. С лица, как говорят, воду не пить. А главное то, что ты добрая, до детишек заботливая и душевная, значит, хозяйка и мать справная будешь. Вот это и есть главное!.. Так что, как только объявят по радио победу, жди, Марья Васильевна, сватов, — заключил свою пылкую речь Никита.

Слушая его звонкий детский голос, Маша улыбалась в заиндевевший от дыхания воротник и соображала: не зря, значит, по два раза на дню он появлялся в школе, не зря часами сидел за учительским столом, возил взад-вперед почту да и вообще проявлял всяческую о ней заботу: дров подвезет к избе, распилит, наколет, табуретку починит, а сегодня вон три раза тулуп грел для нее в помещении, хлебом-солью поделился. А поделился ли, не все ли отдал, что заробил на халтурке? Конечно же все! А своей присказкой — у мужиков, мол, так ведется: и есть — поровну и нет — пополам — только голову ей заморочил. Нет, надо отвадить мальчишку от школы. Чтобы и близко не подходил и чепуху всякую из головы выбросил. Ему тринадцать, а ей восемнадцать, разница чуть не в два раза. Узнают в деревне — застыдят, осудят.

В Кокоры приползли поздно: не в полночь, конечно, но около того. Деревня спала мертвым сном: не взмычит корова, не стукнет подойник, не взовьется из трубы искра, за обмерзшими окнами — темень, темень, и улица пуста… И вдруг мелькнул огонек! Это в окошках школы прыгали багряные всполохи. Печку там, что ли, топят? Странно. Обычно Эппа кочегарит по утрам.

Возле школы Маша выпросталась из тулупа и спрыгнула с саней. Железный Никита прежним нехлестким шагом поехал дальше в конюшню.