Дети, забравшись на печку, завели песню про орленка. Матери слушали их, вытянув шеи, со счастливыми глазами, а когда те замолчали, сами вдруг, не сговариваясь, затянули. Грустная песня, наверно, не выразила состояние их души, потому что, только она оборвалась, встали две женщины, Анна Вдовина и Катерина Попова, и, приплясывая друг перед другом, заиграли частушки:
Если первые частушки исполнительницы выкрикивали весело и задорно, то на последней у них задрожал голос. А дальше они и вовсе уже не пели, а скорее рыдали.
Чем бы закончилось это рыдание, может, к нему присоединились бы и остальные бабы, на глазах которых уже навернулись слезы, но в это время распахнулась дверь и встал на пороге Никита, встал суровый, неподкупный, с кнутовищем, подоткнутым за красный кушак, и свою огромную собачью шапку даже не снял.
Вот кто был тут хозяином.
Анна Петровна, оборвав частушку на полуслове, застыла с разведенною рукой посреди комнаты и жалко, заискивающе улыбнулась сыну, но тот не захотел щадить ее.
— Что же это такое, Анна Петровна? А? Завтра всем раненько вставать. Кому навоз возить, кому семена перебирать, кому в райком за хлебом ехать — а ты тут песенки-пляски организовала.
— Праздник у нас нынче, Никитушка. Но не будем больше, не будем, — виновато проговорила бригадир и стала закручивать вокруг шеи концы шали. Потом она подошла к печке, заглянула на лежанку. — А ну-ка, где там моя парочка, баран да ярочка. Собирайтесь быстрее домой. Слышали — сам пришел? Будет всем нам сегодня на орехи.
Всполошились и остальные бабы, бросились одевать детей.
Уходили все разом. На прощанье Анна Петровна обняла Машу и крепко-крепко расцеловала.
Пуще неволи
I
По расписанию в Глухариное поезд прибывал во второй половине дня, еще засветло. По некоторым причинам Валеру это не устраивало. Валяясь из экономии на голой полке общего вагона, он заклинал судьбу, чтобы случилась в пути какая-нибудь задержка и поезд прикатил бы в леспромхозовский поселок в потемках.
Возникший в северной тайге вместе с железной дорогой лет десять назад, поселок этот пока мало был приспособлен для препровождения свободного времени: ни телевизора с хоккеем и футболом, ни кафе с музыкой, ни плохонького универмага, куда бы ходили, как в музей, разглядывать завозные товары. Овощ в здешнем климате не выспевал, и огородничеством тоже не занимались. Одним из немногих развлечений служил пассажирский поезд, проходивший через станцию как раз после окончания рабочего дня. Стар и мал высыпали к нему. Мужики вламывались в вагон-ресторан, выпрыгивая через другую дверь с бутылками пива во всех карманах. Не отходя далеко, отжимали с них железные пробки и пили прямо из горлышка. Бабы окружали проводниц в черных шинелях, везших из города по их заказу всякую необходимую чепуховину. У ребятишек тоже были какие-то свои интересы. После отправления поезда долго не расходились, обмениваясь привезенными и доморощенными новостями.
Валера не сомневался, что его сразу же, едва из вагона выйдет, узнают школьники, у которых три года назад он вел занятия по физкультуре, узнают, поднимут вороний грай и привлекут внимание взрослых. Начнутся расспросы: «Зачем? К кому? Неужто опять в школу?» — «Да так, ни к кому», — уклончиво ответит Валера, и любопытные тотчас припомнят, что бывший школьный физрук — соболятник первой руки. Своя избушка где-то в тайге срублена! И накануне как раз снежком припорошило — самая пора начинать охоту. Вот, значит, зачем пожаловал гостенек! Весть эта в вечер облетит все дома в поселке, и за полночь один за другим потянутся в тайгу отягченные боевым припасом конкуренты; достигнет она и ушей егеря Потапыча, побаиваться которого у Валеры имелись все основания.
Увы, не подействовали Валерины заклинания и поезд подкатил к станции из минуты в минуту: едва начинало вечереть. За минувшие три года традиции тут не переменились: вдоль всего пути не в один ряд толпился взволнованный люд. Промелькнуло несколько знакомых лиц.