Своя рыба и река

— Ты только долго-то не шатайся, а то у меня дел по горло! — крикнула вдогонку жена.

— А мне когда расхаживать-то? У меня своих работ — невпроворот! Двадцать минут туда и обратно, — откликнулся Митя.

Идти и вправду было недалеко. А если еще не улицей, а огородами, вдоль речки, так совсем близко. Митя и решил огородами, чтоб ловчее добраться, а то еще на улице встретишь какого-нибудь говоруна и начнутся тары-бары-растабары — целый день проторчишь.

Митя ходит быстро, стремительно, а сегодня он еще в калошах на босу ногу, а в них ему особенно легко передвигаться, калоши сами несут… На дворе июнь-месяц, куда ни посмотришь — всюду природа, родина, солнце светит, огороды сами прут, чего еще надо человеку? Живи — не хочу! А воздуха, воздуха-то сколько! Стало Мите вдруг так радостно, что хоть становись посреди дороги и песню пой, даже слезы на глаза навернулись от радости. Сильно захотелось ему с кем-нибудь поговорить.

Глядит Митя, муравей дорожку переползает… Он к нему — весело, и с матюжками:

— Ты что это, мураш, такой-сякой, дорогу мне переползаешь? Раз так тебя, перетак, не видишь что ли, что это я, Митя, к Емельянычу за известкой иду!

Испугался муравей, спрятался за соломинку, сам думает: ну все, капут, сейчас Матюжок на меня наступит, и делу всей моей жизни — конец!

А Митя не стал на муравья наступать, а то вдруг все в мире пойдет наперекосяк, пусть уж лучше так будет, как есть.

А тут корова рядом мыкнула, она неподалеку паслась, нога у нее что-то захромала, хозяева ее в стадо не погнали, дома оставили. Посмотрел Митя на корову: корова как корова, ничего особенного, жует себе жвачку, пережевывает… А она возьми да еще раз замычи, протя-я-жно так, со вздохом, думала, он ей воды принес.

Поспешил Митя к ней и давай прорабатывать:

— Ты что это, корова, мать-твоя-здорова, встреваешь? Ты зачем сюда приведена? Траву жевать и в молоко ее перерабатывать. Так и работай молчком, вырабатывай добро, я вечером попить приду!

Корова послушала его речи, подняла хвост трубой и навалила добра ситом не прикроешь. Обругал ее Митя за такое дело, выдал ей по первое число и дальше пошел… Долго не прошел, глядит — навстречу собака бежит с умным видом, к запахам принюхивается, спешит куда-то… Он к ней с вопросом:

— Ты что это, собака-рассобака, бежишь как угорелая, на пожар что ли?

А собака подбежала к нему, обнюхала, подняла ногу да на калоши ему брызнула… Кобелек это оказался!

Рассердился Митя не на шутку.

— Ах ты, кобель-раскобель! В дюбель, в дембель, в парабель! Ты что это на женины калоши пакостишь! — а он действительно калоши-то жены пододел, чтоб свои меньше снашивались. А свои под крыльцо спрятал. — Я к Емельянычу за известкой иду, а ты мне провокацию устраиваешь! — и давай дальше его прорабатывать…

Кобель-то давно уже убежал по жучкиному следу, она запашок оставила, значит, свадебка у нее, а на свадебке погулять — милое дело… А Митя все стоит разоряется, все у него с языка матюжки слетают…

Отругал он порядком кобеля, дальше пошел… Опять долго не прошел, глядит — парнишка с удочкой из кустов вылез, прямо на него. Он руки в боки — и к парнишке.

— Ну что, рыбак, так-тебя-растак, всю рыбу из речки выловил, мне не оставил?

— Нет, не всю, трех пескарей поймал, — ответил парнишка и показал ему пескарей на веревочке.

— А ты почему не в школе? — строго спросил Митя.

— Так у нас летние каникулы.

— Каникулы? — удивился Митя. — У вас, я погляжу, круглый год каникулы! А ты бы, чем по берегу бегать, взял бы лучше книжку и почитал, а то дураком вырастешь, что тогда? И ни в матросы, ни мазать колеса!

И тут Митя такое завернул, что сам удивился.

— Я читаю книжки, — обиделся парнишка.

— Нo-но, читаешь ты, видно, ты только рыб из речки воруешь!

— Это вы не читаете! Если бы читали, не ругались бы, не сорили бы матюжками! — совсем обиделся парнишка, надулся и убежал…

— Это я то не читаю! — взвился Митя. — Да я еще и газету выписываю, оттуда информацию получаю!

Так Митя со встречами, разговорами, пока дошел до Емельяныча — весь упарился. Старик возился во дворе, строгал какую-то нужную деревяшку на чурке. Емельяныч был человек серьезный, основательный, с таким поговорить одно удовольствие. Он все время ходил в форменной фуражке лесника, снимая ее разве что в бане, или когда наступала зима. Он ходил бы в ней и зимой, но зимой холодно, уши мерзнут. Когда-то он работал лесником и теперь продолжает носить фуражку, чтоб не забывали, кем он был, а то он всех может арестовать за браконьерство. При нем Митя старался матюжками не выражаться, чтоб он, чего доброго, не подумал, что Митя только и может, что ругаться, а ни на что путное не способен.

— Здорово ночевали, дядя! — поздоровался Митя. — Как жизнь молодая?

— Да ниче… — Емельяныч разогнул спину. — Сами-то как?

— А нам что, — бойко начал Митя, — с утра не померли, может, и к вечеру не помрем, — и сразу перешел к более серьезным вещам, что попусту-то болтать: — Я вот что думаю, дядя, что наша жизнь полна загадок и тайн.

— Да ну? — Емельяныч отложил деревяшку и присел на чурку. — Интересно. Давай, послушаем.