Своим судом

Второй висит пока. Теперь его очередь получается, раз гости… Тем более что и куртку можно не надевать, тепло стало. И ботинки у меня есть узконосые. Старые, конечно, в техникуме еще носил, но почистить ежели, сойдут.

— Тетя Лиза! — я закричал. — Носков у тебя нет чьих-нибудь, а?

Молчит тетя Лиза. Я в коридор выглянул и увидел, что она по коридору топает к моей комнате. Переваливается с ноги на ногу, как утка, носки тащит.

— Женить бы тебя! — говорит мечтательно. — Парень ты справный.

Вот как! Произвел, значит, я на нее впечатление в новом-то костюме… А носки она принесла очень даже подходящие.

— А что? Мысль хорошая… — согласился я. — Возьму вот и женюсь…

— Разладилось с врачихой-то? — она спрашивает. — Что это рука-то у тебя?

— Ноготь ушиб, тетя Лиза.

— А к лучшему, Коля, — она вдруг объявляет.

— Ты о чем это?! Про ноготь, что ли?

— Нерусская — опять же сказать. Нет, не пара она тебе, — бубнит тетя Лиза.

Ах ты, шовинистка старая! Еле дошло до меня.

А может, и верно: «Хороша Маша, да не наша»?..

— Я тебе сама невесту найду, не тужи! — успокаивает она меня.

Найдешь, конечно, тетя Лиза… Только вот пальцы, видишь, болят у меня… В душе еще намочил их. Перевязать бы, а чем? В больницу придется идти. Заражение крови может случиться или столбняк, а? Очень же опасное ранение.

— До свидания, тетя Лиза.

— Иди пока, — разрешает она. — Деньги-то есть?

— Есть.

— Ну, иди…

3

Больница у нас — единственное стоящее здание. Окна — от крыши до фундамента — сплошное стекло. Я через служебный ход шмыгнул по пустому коридору к кабинету Кутузова.

Кутузов — хирург. Мы с ним давнишние приятели. Раньше он в Чите работал, чуть ли не главным хирургом области, а потом к нам перебрался, в горы. Легкие у него никудышные. Сначала на фронте попало, а потом туберкулез начался, и никакие антибиотики не помогают.

Сейчас он так лечится: пьет ежедневно по кружке меда. Лучше, дескать. А где там лучше, когда худющий, как скелет, и губы спеклись, малиновые. Но держится доктор, не унывает. А хирург он первостатейный, и «бзики» у нас с ним сходные — несуразицы в газетах вылавливаем.

Он газету читал, когда я заявился, прием-то у него по утрам бывает…

— А, — говорит, — это ты, Коля? Послушай-ка! «Мячина плохо выдаивала коров, и ее на некоторое время отстранили от доярок». Как?

— Хорошо! — я сказал. — Просто блестяще! А вы на четвертой странице посмотрите, Иван Александрович…

— Ну-ка, ну-ка, покажи! — он заволновался.

— Во! «Искусственное осеменение коров — боевое оружие в борьбе с яловостью!» Лихо?

У него даже глаза ожили. Газету у меня забрал, отметил где надо и в стол спрятал. Самые активные мы с ним подписчики на «районку».

— Здоровье как? — я спросил.

— Хреново, Коля.

— Может, на курорт бы вам, а? — посоветовал я, сказать-то нечего.

— Дурак! — сказал он мне ласково. — К Велте пришел?

— К вам! — я ему показал забинтованную руку.

— Света! — крикнул он. — Иди-ка сюда, милая.

Из кабинета у него ходок есть в операционную. Света оттуда выглянула, и он ей тазик велел принести.

Бинт он с меня драл, как кожу с быка! Я даже повыл тихонько. Ногти же — больно.

— Ерунда! — говорит. — Не сдохнешь! Замажь ему чем-нибудь, Света, а завязывать не надо.

Вот дела… Даже поболеть по-настоящему не дают.

— Ты, Света, мне перевяжи все-таки пальчик, — попросил я тихонько.

Похихикала, но повязочку сделала. Красивую, не то что раньше была.

— А мегеры нету твоей, — Кутузов сказал. — Дома, должно быть.

Все понимает Кутузов. И то, что умрет скоро, понимает. До чего же паршиво на душе, когда ты сидишь вот так, здоровый, как лошадь, и о пустяках треплешься с человеком, который умрет не сегодня завтра. И ты это знаешь, а он — еще лучше. Мне Велта говорила, что легкие у него — как решето. Представить страшно! Хирург такой… Велта на него молится. Сама-то и аппендицит, поди, не сможет вырезать. Повезло с ним нашей горке сказочно, да надолго ли?

Я обрадовался, когда нежданно пришел дядя Саша. Поскребся за дверью и бочком неслышно влез. В руках бидон эмалированный, литров на пять.

— Чего топчешься? — Кутузов ему говорит. — Проходи!

— С субботой! — улыбается дядя Саша. — С праздничком, выходит…

Хороший старикан. Морщины на лице светятся от доброты. А ведь всю жизнь в горе… Работа суровая. Неужто заболел? Но не жаловался вроде, и по виду — не подумаешь. Как кряж смоловый, не поддается ничему.

— Садись, дядя Саша, — Кутузов его позвал. — Захворал, что ли?

Дядя Саша и руками замахал от смущения, как мух отгонял.

— Что ты, что ты, — говорит, — Иван Александрович! Какая болезнь? Ты вот, сказывают, занедужил, так я медку принес. Свеженький, вчера гнал…

Кутузов растрогался, и голос перехватило.

— Света, — хрипит, — сбегай на кухню. Сделай чаек, пожалуйста.

Знал Иван Александрович, чем дядю Сашу угостить. Почаевничать старик любил и толк в чае понимал.

Света у Кутузова как удочка — хоть куда закидывай. Выскочила — будто украли. А Кутузов покряхтел немного и вышел в операционную, разволновался, что ли, а может, время пришло укол себе сделать. С этим он без помощников управляется.

— Плохо? — спросил меня дядя Саша.

— Сам видишь…