Своим судом

— Ах ты, грех какой! — вздохнул он. — Обойдется, может. Бог-то не без милости, а?

— Не шепчитесь! — Кутузов из операционной крикнул. — Вас еще переживу, конспираторы!

— Ладно бы, ладно бы! — обрадовался дядя Саша.

Кутузов только еще из операционной вернулся, а Света уж тут. Чайник фарфоровый тащит литровый, сахар.

— Славно! Молодец, Света! — Кутузов ее похвалил, а она уж кружку керамическую ему подает, мне мензурку какую-то, а дяде Саше тарелку и деревянную ложку.

Она, оказывается, даже эту причуду стариковскую — чай ложкой хлебать — знает!

Впрочем, такой чай, как здесь варят, и в самом деле хлебать можно вместо супа. Сливай — называется. Чай кирпичный для него идет, соль туда добавляют, масло — и не знаю уж что еще.

А бидончик дядя Саша тяжелый принес, килограммов на десять, однако. Я с него крышку снял и налил Кутузову в кружку четверти на три. Весь мед выпил Кутузов на радость старику.

— Хороший, — говорит, — мед. Совсем прозрачный.

И отставил кружку.

Доволен старик.

— Пей на здоровье, Александрыч! Медок хворь какую хошь выгонит. Должен выгнать.

Чай дядя Саша выхлебал и поднялся.

— Идти, однако, надо, — говорит. — Спасибо за угощение, Иван Александрович. Благодарствую, Света.

— Вместе пойдем, дядя Саша, — задержал я его.

И Кутузов поднялся.

— Тоже пойду, — говорит. — На сон потянуло, усну, может…

— Во-во! — одобрил дядя Саша. — Поспи, Александрыч. Сном да едой — силу не вымотаешь. Бидончик-то пособить нести?

— У самого руки есть, — запротестовал Кутузов.

Мы из больницы вышли, и Кутузов к себе свернул. Ногами шаркает, ссутулился. Видно, и бидон ему уж тяжело нести. Хорошо, что дом у него совсем рядом с больницей.

— Да-а! — сказал дядя Саша и рукой махнул горестно. — Пойду.

А Велты-то нет, значит… Дома сидит.

4

Степанов живет повыше больницы в финском домике на двух хозяев. Его крыльцо правое. Я аккуратно вытер ботинки о влажную тряпку, расстеленную у порога, и толкнул плечом дверь.

— Здрасте!

Степановская жена Таня, полненькая такая, уютная хохотушка, геологом на шахте работает, увидела меня — руками по бедрам захлопала.

— Коля! — заворковала. — Ты ли? Велта, погляди! Мавр! Сфинкс! Дай-ка я тебе волосы поправлю, — и рукой космы мои пригладила.

Детей-то у нее нет, вот она и смотрит, кого бы обласкать. Костю-то немного наприглаживаешь, гавкнет — присядешь.

И Велта улыбается:

— Аникин, ты сегодня красивый!

Вот не думал не гадал, что и она здесь!

— Всегда такой! — говорю.

Я разозлился на них, и все смущение прошло.

— Степанов где?

— Ну вот, не успел прийти — «Степанов где?». Ты с нами-то посидеть не хочешь, что ли? Придет твой Степанов, — Таня наговаривает.

Сел, смотрю на них. Принаряженные обе: кружавчики, рюшечки. С собой, видно, Костя их собирается тащить. И Велту пригласил. Тоже мне, сводня! А может, это все Татьяна придумала? Она, конечно.

Велта, похоже, тоже не знает ничего. Не заметно, чтобы смущалась, но говорит с большим, чем всегда, акцентом. И красивая — засмотреться можно. Волосы белые, будто ветер разметал — часа два небось промаялась, беспорядок устраивала… Глаза — в половину лица. «Остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озер». Как ни крути… Латвия.

Степанов явился, четыре бутылки шампанского при нем.

— О-о! — Велта сказала. — Шампанское всегда есть праздник!

Куда-то мы по тропочке, по камням за поселок двинулись. Там вроде и не живет никто, бурундуки разве… Но Костя уверенно идет, знает куда, выходит.

И верно! Аккуратный домик открылся за грядкой лиственниц. Чистый терем-теремок. Озерко крохотное, как блюдце, под самыми окнами в камнях. Ручей тонюсенький из него сочится, искрит на солнышке. За домиком — огород с клумбу, земля — из долины, конечно, привозная.

— Сказка! — восхитилась Велта.

— Здесь живет штейгер Пелагея Ипатовна Матвеева, — сообщил Костя. — Прошу!

Что-то я слышал про эту Ипатовну! В горе всю жизнь проработала, кажется. А в старину штейгер — это вам не Костя Степанов, шапки перед ним горняки ломали за полсотню сажен. Что же я слышал-то про нее?

— А она тебя приглашала, Костя? — закралось у меня подозрение.

— Нет, — он спокойненько отвечает. — Визит дружбы! Представляться иду.

— Погодите-ка! — остановил я женщин. — Побудем пока здесь. Пусть «представится»…

У озерца, подле самой воды, стоял стол с длинными лавками. Я дам усадил и сам сел, а пакет с вином на стол выложил, чтобы в руках не держать.

Костя потоптался, как бык, на окна теремка распахнутые посмотрел и двинулся к воротам. Только не успел он. Из калитки сама вышла Пелагея Ипатовна. Я как на нее глянул, сразу Татьяне шепнул, не поворачиваясь, что маленькая женщина — подарок мужчине.

— Ага! — она в ответ прошептала. — Маломощному…

Если Татьяну и Велту одну на другую поставить, то они и тогда с Костей бы не сравнялись, а Пелагея Ипатовна росту одного с ним была, поплотнее только и в плечах пошире. И лицо у нее как у боярыни Морозовой, когда ту в ссылку везли.

— Здравствуйте, Пелагея Ипатовна, — Костя ей говорит. — Я — Степанов, начальник рудника.

Она на него не взглянула даже, обошла, как столб, и к нам направилась. «Вай-вай», — подумал я.