Своим судом

— Слышь-ка, мастер, — сказал он, подумав, — ежели что, начальнику моему — Голубович ему фамилия — все обскажешь…

— Знамо дело! — пообещал Смирнов. — Только, может, тебе Гаврилова подождать. Семку вытащили, так он сейчас, зачем не видишь, явится.

Сучков промолчал. Он вспомнил, что забыл ответить на письмо старухе. Недели две назад следовало бы отписать, да все недосуг выходил.

— Ладно! — сказал он. — Пойду, а то просидим тут…

Народ с берегов отхлынул от моста, и это обстоятельство порадовало Сучкова.

— Иди! — сказал Смирнов, хотя Фрол уже спустился к реке. — Иди, раз такое дело…

Смирнов остался один на мокром обрыве. Он попытался встать, чтобы взглянуть на реку, но силы еще не вернулись. Тогда он стал смотреть в небо, которое опять пронзительно синело над степью.

Вдоль реки, судорожно взмахивая крыльями, беззвучно летели разрозненной стаей припоздавшие в перелете чибисы. Смирнов провожал их глазами, пока птицы не ушли за горизонт, а потом снова попытался встать…

Ему бы подняться, как эти птицы, — он увидел бы многое… И как буксует вездеход Голубовича, безнадежно застрявший в болоте, и как спешит баркас наперерез Сене, коченеющему в ледяной воде, а инженер Гаврилов, срывая голос, кричит ему, чтобы держался, и тянет руку из лодки, хотя до Сироты еще далеко.

И, конечно, он увидел бы, как идет к опорам старый взрывник Фрол Сучков, придерживая рукой спрятанную на груди последнюю пачку аммонита, а на шее у него висит целлофановый мешочек с запасным детонатором, куском шнура и коробочкой спичек. Но Смирнов подняться не мог…

Своим судом

…Приток нес из тундры миллионы тонн песка, терял его по всему пути и путался в собственных отмелях, как сельский житель в незнакомом городе. Пляжи широкой полосой отделяли Приток от леса, узкими клиньями врезались в воду на поворотах, а иногда шли и вдоль течения, разбивая струю на глубокие рукава.

Клочковатый, линяющий медведь вышел на пески перед восходом и пошел вдоль воды, оставляя цепь глубоких, похожих на человечьи, следов. Он шел, нагнув лобастую голову, изредка подбирал дохлых рыбешек и сердито отмахивался от двух надоедливых комаров. Они привязались к нему у воды, ныли и ныли у самых ушей, а он никак не мог увидеть их и злился все больше.

Потом из-за мыса стремительно одна за другой вылетели две лодки, он оторопело взглянул на них и, высоко подкидывая куцый зад, припустил к лесу, так и не сообразив, что досаждали ему не комары, а моторы.

Среди песков медведь остановился, оценивая положение, но тут на передней лодке пыхнуло пламя, и он припустил без оглядки.

Вламываясь в чащу, он уже не мог видеть, что лодка встала на дыбы, а человек вылетел из нее и мокрой тряпкой закружился в водовороте…

1

— Э-эй, Загря! — сказал Малев, обернувшись. — Гуляй!

Черноухая хантейская лайка отошла от выброшенного на песок мешка с одеждой и сетями и полезла на яр вслед за хозяином. Она лезла по прямой, широко раскидывая передние лапы, из-под лап скатывалась сухая земля.

Малев выбрался на обрыв, распрямился во весь рост и огляделся. Перед ним лежала пойма, испещренная блюдцами-озерами и покрытая бурой прошлогодней осокой. За поймой, у горизонта, темнели холмы материка. Справа к материку уходила узкая высокая грива, заросшая лесом. В голых ветвях старой осины на ближнем краю гривы Малев увидел черную точку — орлиное гнездо.

Над поймой дрожал и струился нагретый воздух. Ничего не изменилось здесь после долгой зимы, и Малев был доволен, по суховатому лицу гуляла улыбка.

У орлиного гнезда лежали любимые малевские озера. И он нетерпеливо окинул взглядом предстоящую дорогу — все восемнадцать волоков и озер, — древний путь, проложенный хантами, ходившими в материк добывать зверя.

В пойме стояла тишина, но Малев знал, что уже к вечеру небо над нею прошьют во всех направлениях веревки птиц, и гомон будет стоять над озерами днем и ночью. Бесчисленные стаи гусей и уток заполнят равнину, будут идти и идти, пока не кончится перелет.