Своим судом

— Сейчас, сейчас, — бормотал он.

— Ты где аммонал берешь? — бесцветным голосом спросил Малев и придержал за рукав наладившегося в лодку добытчика.

— Да ты что? — чувствуя, как немеет спина, закричал Пожарник, отступая к воде и оглядываясь на Ваську. — Какой аммонал?

Васька дипломатически молчал, освобождая весла. Загря, вытянув шею, пружинисто шел за Пожарником, готовый вцепиться ему в горло по первому знаку хозяина, но Пожарник его не замечал, не смея оторвать глаз от лица Малева. Вода уже лилась через голенища коротких Пожарниковых сапог, но он продолжал пятиться.

— Ты это… — не меняя голоса и не двигаясь с места, продолжал Малев. — На реку больше не кажись. Отвадься.

— Садись! — Васька ткнул Пожарника в спину веслом, и тот задом завалился через борт в лодку, болтая сапогами.

— Пока, Иван Александрович! — крикнул Васька и отпихнулся веслом от камней.

— Ширмач! — бормотал Пожарник, нервно передергивая плечами. Он никак не мог отделаться от холода, сковавшего позвоночник. — Такой утопит и не задумается!

— Ага. Кончит! Даже не сомневайся, — радостно уверил Пожарника Васька и завел мотор.

Окунев хотел сказать, что не будет Малев никого убивать, не такой он человек, но передумал.

Для пользы дела.

8

Малев подъехал к своему берегу минут через тридцать после того, как Васька увез художника. Подружившиеся собаки выскочили из лодки, едва она коснулась песка, и убежали в пойму, а он, усмехаясь своей недавней оплошности, несколько раз обмотал лодочную цепь вокруг коряги, торчавшей из обрыва, и защелкнул карабин.

В обласке лежал мешок с продуктами, дополнительно присланными из дому Марией, тут же валялся хомут с постромками и вальком, а неподалеку ходила лошадь, выбирая из-под старой травы проклюнувшуюся молодь. Увидев Малева, лошадь приветственно заржала и подошла к обласку.

— Натосковалась? — спросил Малев и развязал присланный из дома мешок.

Лошадь потянулась мордой к мешку, и он дал ей кусок калача, с удовольствием ощущая на своей ладони мягкие лошадиные губы, потом позвал собак.

— Найдена! — крикнул Малев, и белая собачонка подбежала к нему, торопливо выбравшись из кочек, где промышляла мышей.

«Ну вот, и мы не без заутрия», — подумал довольно Малев, радуясь, что собачонка уже усвоила имя.

Он дал ей большой кусок калача и оглянулся на Загрю, который ревниво наблюдал за ним со стороны.

— Иди, иди, — позвал Малев. — Не стесняйся! — И пес подошел и осторожно взял свою долю.

Все было ладно, по уму; Малев с наслаждением вытянул ноги, привалился спиной к мешку и закурил.

Перед ним лежала пойма, испещренная блюдцами-озерами и покрытая бурой прошлогодней осокой. За поймой у горизонта темнели холмы материка, справа к материку уходила узкая грива, заросшая лесом. В голых ветвях старой осины на ближнем краю гривы Малев видел черную точку — орлиное гнездо, там был его стан.

Над поймой перелетали табуны уток и гусей, а где то в стороне кричали лебеди.

Большой черный муравей выполз с травы на руку и побежал по ней, намереваясь забраться под рукав. Малев осторожно стряхнул его на траву и закрыл глаза. Зима была долгой, но весна опять пришла в пойму и еще будет приходить.

Не однажды…

Рассказы о стариках

Кассир

На эвакуацию всем выписали повышенный аванс, поскольку никто не знал, как пойдет дело: дорога, она дорога и есть.

Эшелоны с оборудованием цехов и основным народом отбыли в воскресенье, а в понедельник должен был уйти последний состав с разной мелочью, нужной на новом месте. Снимать ее отрядили людей, которые посмелее.

Оставшимся выдавал деньги горбатый кассир заводоуправления Филюкин. В понедельник утром он одетый сидел в кассе на своем обычном месте и глядел в зарешеченное окошко.

Утро было ветреное и сырое. В комнате дуло как на улице, потому что стекол в окне не было — высыпались от бомбежек. Филюкин не знал, сколько времени ему придется сидеть в кассе, он плотно завернул в пальто тощее тело, а руки спрятал в рукава. В окно ему видать было часть заводского двора, проходную и площадь перед ней. На площади рябились большие лужи и ходили голодные взъерошенные голуби. Проходную никто не охранял, и это обстоятельство злило Филюкина больше всего. Получалось, что завода нет, а он, кассир Филюкин, пребывает здесь случайно и последние часы.

В окошечко, устроенное в глухой деревянной стене по правую руку от кассира, застучали нетерпеливо и громко. Филюкин повернул на стук узкое с глубоко сидящими глазами лицо и погодил открывать, потому что касса — не пивной ларек. По стуку он определил, что явился слесарь Марьин из четвертого цеха, непутевый парень и любитель выпить. Филюкин убрал задвижку, выждав определенное время, и строго посмотрел на Марьина. На голове слесаря была шапка-ушанка без левого оторванного уха, а сам он был весь перемазанный грязью и провонял дымом.

Марьин нисколько не удивился, обнаружив кассира на привычном месте; сколько он помнил себя на заводе, Филюкин всегда сидел здесь. Но время было смутное, и Марьин на всякий случай решил похвалить Филюкина.

— Молодец, хрыч! — сказал Марьин. — Дело соблюдаешь.