Своими глазами. Книга воспоминаний

Реальные, действительные, трехмерные ведьмы оказываются выдуманными, искусственными, неубедительными. Реальными, достойными доверия могут быть только фантастические, небывалые, невероятные «пузыри земли»!

Гёте сказал:

Кто хочет автора познать вполне,
Тот должен побывать в его стране!

Мне кажется, что тут речь идет не только о географических понятиях, не о михайловских соснах, не о харчевнях елисаветинских времен, не о форумах древнего Рима.

Нет, «побывать в стране автора» это значит почувствовать его стиль, увидеть мир его глазами, глазами лучшего человека своего времени, который может быть передовым, но опередить свое время все-таки не может!

Уместно вспомнить образ призрака в «Гамлете». Когда-то М. А. Чехов, играя Гамлета, читал сам слова тени, очевидно памятуя сцену кошмара Ивана Карамазова в исполнении Качалова. Качалов, как известно, читал и за черта и за Ивана Федоровича, читал изумительно, оставляя неизгладимое, на всю жизнь впечатление. Но в применении к сцене с призраком в «Гамлете» этот прием никак себя не оправдывал. Такая правда абсолютно неубедительна. Образ тени отца нельзя признать порождением больного воображения принца хотя бы потому, что эту тень кроме Гамлета прекрасно видят и Бернардо, и Марцелло, и Горацио, при совершенно трезвом, ничем не омраченном сознании.

Преодолевать такие положения, подбирать к ним ключи сегодняшнего сознания, искать оправдания для автора, который в оправдании не нуждается, с нашей точки зрения, — дело недостойное, неуважительное.

В искусстве одной правды мало, нужна еще и убедительность, иначе искусства не будет. Писатель может написать: «В комнату вошел черт» — и читатель поверит. От страницы потянет запахом серы.

А другой напишет: «Маша вступила в колхоз» — а читатель не поверит! Не так сказано!

Постановка «Макбета» в Малом театре была не совсем удачна, но одно ее достоинство неоспоримо — она была первой в Москве за сорок лет. Из шекспировского наследства были многократно и плодотворно использованы на нашей сцене «Гамлет», «Отелло», «Ромео и Юлия» да еще несколько комедий.

Белыми, неисследованными пятнами шекспировского наследства до сего времени являются «Ричард III», «Кориолан», «Цимбелин», редкими периферийными гостями в Москве проходили «Антоний и Клеопатра», «Король Лир»…

«Макбету» в тридцатых годах было дано одно интересное воплощение — я говорю о кукольном представлении шекспировской трагедии. Замечательные кукольные скульпторы Ефимовы — брат и сестра — создали это зрелище в плане новаторского по тем временам использования так называемых «тростяных» кукол яванской системы. Эта система сейчас вытеснила все иные способы ведения кукол. Техника кукольного театра шагнула вперед семимильными сапогами. Куклы в нынешних постановках плавают, пьют, едят, на рояле играют, на пишущих машинках стучат, сморкаются, крестятся, и это принимается зрителем как должное. В кукольном «Макбете» Ефимовых было представлено несколько сцен — встреча с ведьмами, галлюцинации леди, поединки. Каждая из них представляла собою небывалое до того новаторство. Ведьмы носились по сцене в виде трех метелок, закутанных в развевающиеся шарфы, в поединках куклы дрались на тяжелых рыцарских мечах — кладенцах, сцена галлюцинации также таила в себе замечательный образ.

Жена Макбета, как известно, в лунатическом состоянии ходит по пустынным залам старого замка, как бы смывая со своих рук пятна крови убитого по ее наущению короля.

Всякая «человеческая» актриса естественно трет руки ладонями одну об другую, так, как это делает каждый из нас, умываясь. Кукольной актрисе такие жесты не свойственны, у нее руки не так устроены. Кукольная актриса терла ладонью правой руки тыльную часть левой руки, терла энергично, настойчиво — и при этом зрителю становилось ясно, что леди Макбет не моет руки, нет, а именно стирает с них пятна крови!

Впечатление получалось сильнейшее, это был случай, когда человеческой актрисе было что позаимствовать у кукольной!

Замечательно трактовал сцену призрака в «Пиковой даме» К. С. Станиславский. Он пытался оправдать галлюцинации, приспособить мистику к условиям реального быта. Эта задача неблагодарная и противопоказанная, но то, что было им найдено в этом смысле, было поистине гениально. Настолько гениально, что не должно быть забыто.

Вот как это было.

Графиня в спальне, совершая свой ночной туалет, облеклась в широкий шлафрок — этакая довольно нелепая мантия с пелеринками, рюшами и помпонами. В ней она засыпала, просыпалась, проводила сцену с Германном и, наконец, умирала…