Своими глазами (сборник)

Открыл я форточку, буквально высунул в нее голову – смотрю, что внизу. Снижаюсь. Ни хрена, конечно, не видно.

Еще ниже. Разбираю: лес.

Ну – лес, ночью, горю – это, конечно, конец. Сейчас зацеплю за верхушку, удар, взрыв, – прощай, Родина.

Но, думаю, а дай я поищу – вдруг какая поляна, прогалина там попадется? Чем черт не шутит. Терять-то мне нечего.

И, значит, изо всех сил стараюсь замедлить снижение и делаю маленькие довороты влево-вправо: а вдруг?

И представьте себе: ведь действительно нашел вырубку! И притер, как мог, аккуратно машину, сажаю на брюхо, но вырубка-то все же в пнях, и вот в один пень, высокий такой, больше метра, наверно, прямо по курсу – я и воткнулся.

Наделся фонарем на пень, машина скапотировала и начала разрушаться. Тащит ее по инерции, развернуло… Я уж в штурвал вцепился обеими руками, напряг все мускулы, но меня от удара приложило лицом о приборную доску – сломало челюсть, зубы все выбило, рассекло язык, глаз поврежден… но понимаю – сел! живой!

Выбираюсь я кое-как в фюзеляж, ползу на четвереньках к двери – а она закрыта… Значит, они все попрыгали через бомболюк, штурман открыл, мне было не до этих подробностей… а сейчас его прижало к земле, не выберешься. А дверь от удара заклинило. И никак мне ее не открыть.

А машина полыхает! на мне уже комбинезон дымится!

Ох, как обидно. От прожектора ушли, пламя сбили, от истребителя избавились, на лес сел, жив остался – и вот сейчас, уже на земле, заживо сгореть.

Пихаю я эту проклятую дверь – а сил-то уже никаких нет, сознание теряю.

И тут слышу:

– Эй!!! Командир!!! Эй!!!

И вижу, что в пламени скачет какая-то фигура. Приплясывает, как индеец, руками машет и матерится отчаянно!

Глава шестая

Оказалось что. Яша передавал на землю сообщение, что полет наш, так сказать, прекращается, и замешкался. Все уж попрыгали, а он только закончил свой прощальный сеанс связи. Прыгать поздно, деревья под брюхом летят, что делать? А он старый воздушный волк, на гражданке пятнадцать лет бортрадистом отлетал. Ну, он схватил оба чехла от двигателей, которые в хвосте лежали в полете, и вот на них в самом хвосте устроился, обложился, расперся в борта руками. Правильно зная, что хвост всегда страдает в самую последнюю очередь при вынужденной посадке. Даже при скоростном падении тут уцелеть можно.

И представьте – ни одной царапины! Нос мы разбили – а он в хвосте цел абсолютно. А дверь в огне найти не может!

Я ору:

– Сюда давай! Дверь здесь!

– Командир, это вы?! – он ко мне прыгает.

Ну, вышиб он кое-как ногами дверь, помог мне выбраться, машина горит как костер… и только мы метров на сто отбежали с той скоростью, на которую были способны, как остатки топлива в баках взорвались.

У меня уже и ноги не идут. Полежать хочется. Все-таки шок, травма, явная контузия. А лежать некогда. Потому что слышим мы: мотор где-то тарахтит; может быть и за нами пожаловали. Зона же немецкая.

А я бежать не могу. Тащусь кое-как, а иногда Яша поднимает меня на закорки и тащит на себе.

А там уже у самолета мотоциклы тарахтят, собаки лают: точно, отрядили группу поглядеть, что там со сбитым русским самолетом и нельзя ли захватить летчиков, если живы. Нет, все-таки наземные службы были у немцев очень хорошо поставлены.

Ну что, держим мы темп, как можем. А можем не очень. Собачки след наш взяли, и голоса немецкие с лаем все ближе.

И тут на наше счастье болото на пути. Тут уж особо опасаться не приходится: или плен, или болото. Влезли мы в воду подальше, по самые ноздри, за кочку с кустом каким-то спрятались, и стоим: стараемся даже не дышать. Собаки – такое чувство, что прямо над головой лают. Это они бегают взад-вперед по берегу, явно в воду след, а дальше его нет. И люди в болото соваться не хотят…

Солдаты покричали:

– Рус, выходи! Рус, капут! Жить, хорошо, капитулирен!

Попускали ракеты над болотом, дали несколько очередей поверх голов – одна листья прямо с нашего куста срезала, – плюнули и через какое-то время ушли. А мы всю ночь и утро, до ясного света, так в воде и простояли. Убедились – точно ушли немцы.

Вылезли, обсушились, и тут я чувствую – жар у меня. Яша там клюковки пособирал, а я даже ее есть не могу: рот разбит, язык рассечен, распухло все и горит. Только водички могу попить.

Ремешок планшета оборвался у меня, когда Яша меня в дверь тащил, так что карты нет, да и толку с нее было бы немного, эти белорусские болота ни на каких картах не обозначены. Но все же надо двигаться на восток, в сторону своих… а что еще делать. Может, на партизан наткнемся, если повезет.

И вот так мы шли восемнадцать дней. Яша хоть ягоды собирал, корешки там какие-нибудь, а я мог только воду пить. И сам идти уже не мог, он меня поддерживал. На лбу у меня, где рассечено, рана нагноилась, видеть хуже стал, потом совсем почти ослеп. Если бы не Яша – конечно пропал бы. Но у него даже мысли не было меня бросить, все подбадривал… хотя в такой ситуации бросить обузу, тяжелораненого, – довольно естественно ведь, чего там, прямо сказать надо.