Свора девчонок

– Углежоги пользовались дурной славой. Они науськивали своих собак на бедных людей. Поэтому призрак превратил углежога в камень. Но подумай: они ведь все время были тут в лесу одни. И должны были постоянно оставаться у угольной кучи – надо было следить: она очень легко сгорала. А еще часто приходили признаки в образе старух и побирушек. Углежоги никогда не знали наверняка, человек ли это. Я бы тоже всех отгоняла. Раньше здесь было намного больше духов и гоблинов.

– Да? Раньше было больше? – переспросила я.

Я рассматривала Аннушкин профиль. Когда она рассказывала все это, глаза у нее были широко распахнуты.

– Ну, совсем вымереть они не могут. Они ведь и так уже мертвые. Я не знаю, куда они подевались. Может, успокоились, потому что в горах их больше не тревожат. Надеюсь, мы и в туннеле никого из них не разбудили. Ты знаешь, у меня такое чувство, что в туннеле что-то есть.

Я проследила за взглядом Аннушки. Дым от углевыжига поднимался вверх рядом с обрывистой скалой. Двадцать-тридцать метров. Или сорок. Вверху, в сером небе, ветер рассеивал дымовой хвост в легкую дымку.

– Есть еще такой Мёрбицкий человечек. Называют его по речушке, где он…

Что делал этот человечек на речушке, я так и не узнала – мы услышали шаги. Из углевыжига. И спрятались в зарослях малины. Если решить для себя, что в царапинах нет ничего плохого, это необычайно облегчает жизнь в лесу.

Из глубины огороженной территории к забору направлялся человек. Рядом с ним был огромный пес. Из-за длинной серой шерсти, которая скрадывала все его движения, казалось, будто он движется как в замедленной съемке. Он скакал вокруг мужчины. Тот отпер ворота, вышел, запер за собой и прошел мимо малины, в которой мы затаились. Собака еще долго стояла у забора. А потом легла прямо перед воротами и стала смотреть на скалу.

– И что теперь? – прошептала я.

– Придется сделать большой крюк.

Так мы и поступили.

В сумерках казалось, мы почти подошли к городу. Дальше путь лежал вдоль дороги, ведущей из Мильхфельса в Вольфсгетрой. На одном повороте был указатель на Яммерхюбель, на другом – на Кнохенвинде.

Выйдя из-за деревьев, мы сразу почувствовали сильный встречный ветер. Перед нами открылось огромное небо. На нас надвигался ливень. Туча – серая сверху, черная снизу. Погода явно собиралась неистовствовать.

Аннушка шла молча. Я тоже.

Я надела куртку. Аннушка тоже.

Мы шли по меже в поле: вспаханная земля со следами от тракторов, разбитые комья земли, сверху корочка. Справа – дикий луг.

– Это дом Колотящего кузнеца. – Аннушка показывала на развалившийся дом. Крыша провалилась, через дыру выглядывало дерево. – Здесь когда-то жил кузнец. А его жена водилась с чертом. – Аннушка быстро взглянула на меня: понимаю ли я, что такое «водиться с чертом». Я кивнула. – Когда жена умерла, кузнец дом продал. И потом каждый, кто в нем жил, слышал по ночам удары молота из подвала.

Даже не знаю, что она хотела услышать в ответ, но я сказала:

– Вау!

По дорожке между полем и лугом мы дошли до обрыва. На краю стояла низенькая загородка из кольев. Аннушка перелезла через нее и села прямо над обрывом. Махнула мне рукой, чтобы я подошла.

– Спасибо, я и отсюда прекрасно вижу, – отозвалась я.

Город расстилался далеко внизу, как в котле. С трех сторон – отвесные скалы, с четвертой – ветер.

Аннушка смотрела на город так, словно обращалась к нему, и он смотрел на нее в ответ.

Башенка, башня, еще одна… Все крыши черные, как из рыбьей кожи: темная шиферная чешуя, ею покрыты даже трубы. Ни один дом не похож на другой.

– В детстве я часто представляла, как отсюда сбрасывают бомбу, и всех из этой долины вышвыривает – ба-бах! – все летят в сторону Яммерхюбеля.

– Ты не любишь этот город? Выглядит довольно…

– Мы называем его огромным унитазом, – засмеялась она. – Нет, я, конечно же, этот город люблю, но… – Она посмотрела вниз на то, что она, «конечно же, любит, но…» – …половина города всегда в тени. Та, где я живу. Поэтому по утрам я по-настоящему радуюсь школе. Там по крайней мере светло. Эти три горы вокруг… – она показала наверх, – из-за них здесь все время туман. Вот эта, напротив нас, Доннерман, или Громобой, не выпускает его из долины, и над городом постоянно висят тучи. Именно там ставили виселицы. Гора раньше была круче. Камнем оттуда вымощены все улицы. Но новую церковь… – Аннушка показала на белое здание, – ее не хотели строить из этого камня. Потому что на нем кровь грешников.

– А которая из них Мильхфельс?

– Вот, вот эта. – Она постучала рядом с собой. – Не зря ее назвали Молочной скалой. Здесь камень с такими белыми прожилками из кварца, как будто молоко стекало. Тут якобы когда-то стояла дракониха-мать, у которой убили малыша. Один рыцарь из долины. Разъяренная дракониха вышла из лесной чащи, встала здесь и пронзительно закричала в долину. И от горя у нее вытекло молоко.

– А разве драконы не рептилии? – спросила я. – Они же яйца откладывают.