Сыграй мне смерть по нотам...

– Ещё чего! Ужастиков мне и на работе хватает. Фильм пришлось смотреть по делу. Недавно объявился у нас один придурок. Он как раз Франкенстайном и наряжался: байковое одеяло анилином покрасил, ножницами изрезал, напялил на себя. Ещё и клыки в рот вставил – знаешь, продаются такие пластмассовые, для хохм. В этом дурацком виде по ночам он бегал с ножиком за прохожими – и набегал два трупа. Быстро его вычислили. Оказалось, учащийся лицея, пятнадцати лет от роду. Внешне симпатичный, розовенький такой. Говорит, одеяло надевал и по улицам бегал, чтоб почувствовать прилив адреналина. «На кой чёрт тебе адреналин?» – спрашиваю. «Надо, – говорит. – Все хотят адреналина, и мне надо». – «Ну, и как, получил свой прилив?» – «Я не разобрался. Я не очень представляю, как он проявляется». Вот засранец!

– И я на него похож на портрете? – обиделся Самоваров. – У меня и клыков-то нет!

– Что ты, Колян! Ты не на засранца, ты на самого, на голливудского похож! Что-то нечеловеческое у тебя светится в левом глазу, – ткнул Стас пальцем в Настино полотно. – Что делать! Женщины вечно нас монстрами изображают, гадами. А себя – ангелочками!

Самоваров заметил:

– Кстати, Франкенштейна тоже женщина придумала, Мери Шелли.

– Я так и думал! Была и у меня одна такая – менеджер по продаже моющих средств. Очень замуж за меня хотела. Но при этом безостановочно долбила: вы, мужики, такие грубые, такие волосатые, такие животные! На уме у вас сутками одно – как бы кого-нибудь трахнуть. Мы же, бабьё, наоборот – воздушные, политые духами во всех местах, всюду побритые. Нам всего-то нужно не меньше пяти оргазмов за раз. Вот у меня, говорит, политой духами, между лопаток три эрогенные зоны. Их надо стимулировать по двадцати минут каждую, чтоб я испытала мало-мальское удовлетворение.

– И ты стимулировал?

– Какое-то время. Недолго. Потом плюнул! Не выдерживал: на ходу засыпал. Сам знаешь, какая у нас, ментов, работа. Она обиделась, теперь не видимся. Ты один везун у нас – отхватил красотку. Садись, наливай мне чаю и рассказывай.

– Что рассказывать? – смутился Самоваров.

Он решил, что Стас хочет знать подробности его личной жизни.

– Как это что! – вскричал Стас и потянулся к самой большой из самоваровских чашек, на которой были искусно нарисованы два лысых китайца. – Как что! Забыл, что ли? Обещал же поспрашивать про старичка, что внезапно скончался. У него ещё кто-то все кошачьи миски выдраил.

– Про Щепина?

Теперь Самоваров смутился ещё больше: он начисто забыл о просьбе Стаса и ничего нового о князе-анималисте не разузнал. Даже свою последнюю встречу со Щепиным он вспоминал смутно. Перед глазами привычно возникал образ проклятого кота с бакенбардами, а всё прочее затягивалось кисейным туманом. Или не было ничего важного в полупьяной болтовне старого скульптора?

Стас терпеливо ждал ответа. Он прихлёбывал чай и ловко кидал в рот мелкие печенюшки (Самоваров всегда держал в старинной жестяной банке печенье для гостей).

– Ну, и как? – спросил наконец Стас.

– Да никак, – признался Самоваров. – По нулям. Правда, видел я тут одного закадычного друга Щепина, некоего Селиванова. Это бывший художник-оформитель. Он говорит, что перед кончиной новых знакомых у Щепин не появилось. Селиванов каждый день бывал у Щепина в мастерской. Гостил подолгу – выгнать его трудно. Даже ночевал часто. Так что был в курсе всех дел. Доверять ему можно – дяденька немного пьющий, но неглупый. Мне не соврёт.

– Как, говоришь, его фамилия? – хрустя печеньем, осведомился Стас и достал записную книжку. – Селиванов? Ну-ка, поглядим… Пьющий Селиванов… Нет, такого я ещё не допрашивал. Многих других – да, а этого нет. Слушай, художники все вот так, сплошняком, закладывают?

– Нет, конечно. Многие не пьют вовсе. Но Щепин дружил именно с пьющими. А что, дело еще не закрыли? Ты на естественную смерть вроде надеялся.

Стас заглянул снова в жестяную банку, но там осталось только два печенья. Из деликатности он их не тронул и со вздохом сообщил:

– Не вышло у нас естественной смерти. У старика был сердечный приступ, но в организме обнаружились следы некоего препарата на основе дигиталиса. Нашлась и точечка на предплечье – след от инъекции, сделанной незадолго до смерти. Один-единственный след, других уколов не было. А ведь старики обычно любят лечиться.

– Щепин традиционной медицины не признавал, – напомнил Самоваров.

– Похоже, наш скульптор от той единственной инъекции и помер. Типичный приёмчик охотников за квартирами!

– Что, наследники квартиры объявились?

– В том-то и дело, что нет. Квартира не приватизирована! Никто, кроме Щепина, в ней не прописан, назойливых родственников не замечено. Сам он в мастерской дневал и ночевал. По словам соседей, в последнее время к Щепину на дом вообще никто не захаживал.

– Родственников точно никаких? – спросил Самоваров.