Сыграй мне смерть по нотам...

— Пока не вижу в этом необходимости. Сейчас тяжёлое время — холода, ожидается эпидемия гриппа. Поэтому ешьте цитрусовые. И как можно больше чеснока и лука!

Самоваров расстроился. Хорошенькое дело! Получить за три сотни совет переспать с мужиком к девятому января и накушаться чесноку! И это всё?

Минута прошла в молчании. Взгляд Аллы Леонидовны, недавно такой проникновенный, сделался твёрдым, прохладным, приглашающим к выходу. Но Самоваров не мог уйти просто так. Он покосился на бородатый портрет, утвердился в кресле и спросил:

— Алла Леонидовна, вы это всё мне всерьёз говорили?

— Вполне. Чеснок помимо витаминов и фитонцидов содержит жизненно важный микроэлемент селен, который необходим для…

— Я не о чесноке! С ним всё ясно. Я про сны, про кастрюли, бананы и дерьмо в беседке. Про это тоже серьёзно?

Алла Леонидовна мелькнула бликами очков и сдержанно улыбнулась:

— Как я понимаю, у вас серьёзные проблемы. В этой ситуации доверие к специалистам необходимо.

— Там, конечно, Фрейд у вас на стенке, — кивнул Самоваров в сторону седой бороды. — Это он учит задавать глупые вопросы?

— Глупые, как вы выражаетесь, вопросы помогли миллионам людей ужиться с жестокостью и странностью нашего мира. Только со стороны кажется, что всё это глупо. Нет! Это первооснова личности. Сексуальность, пробуждение сексуальности, воплощение сексуальности…

— Понятно. Судя по всему, в детстве у вашего папы Фрейда штанишки были очень тесные в шагу. Отсюда он вывел закон, что его тесные штанишки носили все поголовно.

Теперь Алла Леонидовна не улыбнулась — она захохотала, зазвенела мелким колокольчиком, не только зубы показав, но и женственно розовое нёбо. Очки она сняла. Без них её глаза стали крупнее и ярче. Самоваров окончательно запутался в вопросе, сколько ей на самом деле лет.

— Вы меня позабавили, — сказала она. — У меня весь день тяжелейшая работа. Улыбаться приходится много и сочувственно, а смешить никто не хочет. У вас получилось! Вы, похоже, человек с мозгами. В чём-то вы правы: у нас у всех в детстве, вообще в прошлом, были свои тесные штанишки. Иногда они дьявольски жмут. Наше дело — найти эти штанишки и снять. И человек становится счастливым! Самая сильная радость — не наслаждение, не удовольствие, а прекращение боли. Не все это признают, но все знают.

— Я знаю, — подтвердил Самоваров.

— Так что же вам не нравится? Конечно, штанишки — тайные смехотворные пороки — чаще терзают людей самолюбивых, скрытных, мнительных…

— Вроде вашего Фрейда? У них должна быть уйма свободного времени, чтобы терзаться.

— А у вас такого времени, конечно, нет? Тогда зачем вы ко мне пришли?

Самоваров понял, что зашутился и закокетничался. С Аллой Леонидовной шутить не стоило. Похорошевшая от смеха, она холодно и едко смотрела ему прямо в глаза. В своём календаре она быстро поставила вопросик против девятого января.

Самоваров колебался: придумать ещё какую-нибудь чепуху или сказать правду? Врать он не очень умел и знал, что трудно обморочить умного человека.

— Знаете, не всякого можно уговорить пойти к психологу, — начал Самоваров, на ходу соображая, как быть дальше. — Некоторые думают, здесь смирительную рубашку сразу надевают.

Алла Леонидовна согласилась:

— Да, предубеждение есть.

Самоварова вдруг озарило. Он заговорил определённее и веселее:

— Предубеждение вредное! Иногда совет нужен не тому, кто не в порядке, а тому, кто рядом. У меня вот какая проблема. Я в молодости прослужил одиннадцать месяцев в уголовном розыске. Но друзья до сих пор остались. Был у нас в райотделе один парень, Валька Чухарев…

Никакого Вальки Чухарева в природе не существовало. Вернее, он существовал, но был не работником угрозыска, а совсем наоборот. Лет пятнадцать назад грабил Валька продуктовые ларьки и старушек, торговавших редиской, семечками и самогоном. Стас Новиков, тогда ещё молоденький лейтенант, несколько раз ловил его с поличным. На судебных заседаниях Валька бурно каялся, рыдал до икоты и обещал устроиться на работу. Получал он всегда смехотворно коротенькие условные сроки, потому что ловко выдавал себя за жертву недосмотра школы, прогнившего комсомола и вообще тоталитаризма.

Валька был уверен: «Я несовершеннолетний, ничего мне не будет!» Судьи и заседатели, чаще всего женщины средних незлых лет, малолетним сочувствовали. Валька перед ними мастерски изображал ребятёнка лет пяти по уму. Он поминутно просился писать, ковырял в носу, облизывая палец, и плакался, что с рождения не знал ласки матери и вкуса конфет. Мудрено ли, что он кидался на торговок, чтоб завладеть хотя бы одной-единственной карамелькой «Плодово-ягодный букет»?