Сын

Да, она никудышная христианка. В этом проблема. У истинно верующих есть надежды, планы, они мечтают о многом, чего не смогли обрести в этом мире, — деньги, счастье, второй шанс, — но у нее либо уже было все это, либо ей это ни к чему. Она всегда считала величайшим даром свою способность видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Осознавать разницу между стремлениями и реальностью. А реальность заключается в том, что ее жизнь закончится, как закончилась жизнь Хэнка. Они никогда больше не встретятся: то, что составляло суть Хэнка, прекратилось в момент его смерти. Теперь говорят, что все эти штуки со светом в конце тоннеля — всего лишь очередные иллюзии наших нейронов. Существует только тело. Она, конечно, надеялась, что докажут обратное, но маловероятно.

Она разглядывала старинную резную мебель, высокие потолки и бревна, горящие холодным пламенем. Это, наверное, чистилище. Она не прочь остаться здесь навеки, погруженная в приятные воспоминания. Прикрыла глаза, перенеслась в Вашингтон, в гости к Джонасу. Он хотел представить ее кому-то, и они весь день провели на его катере в Чизпик-Бэй.

На загорелых ногах не видно никаких набухших вен. Она в бело-желтом сарафане сидит в роскошном моторном катере; Джонас за штурвалом, а какой-то бледный, обгоревший на солнце тип флиртует с ней. Приятно. Дома она такого себе не позволяет, но здесь, в море, под голубым нежарким небом, у прохладной чистой воды — почему бы нет.

Впервые за целый год она без детей. Хотя уже носит следующего. Бенджамина, вероятно. Впрочем, милому собеседнику она об этом не сообщает, а сам он не догадывается. Маленький, пухлый, полная противоположность Хэнку, но забавный, ей нравится. Возможно, просто потому, что к ней относились с уважением. Здешние женщины по-прежнему знали свое место, но это место было гораздо более значительным, чем в Техасе. Янки, может, и забудет придержать дверь, но при этом заодно забудет (или хотя бы сделает вид), что является более важной фигурой. Ей так представлялось.

Потом что-то произошло между Джонасом и этим мужчиной, он обернулся к ней, уже не улыбаясь.

— Ужасно не хочется заниматься делами, Джинни, но, боюсь, нашего рулевого, — показал он на Джонаса, — бизнес призывает обратно в город.

Джинни пожала плечами, будто ей безразлично, хотя на самом деле предпочла бы провести весь день на воде, вдали от детей и телефона.

— Что вам известно о Мохаммеде Мосаддыке?[113] — спросил он.

— Думаю, с ним следует держать ухо востро.

— А что, если я скажу вам, что он недолго останется у власти?

Она подумала, что много чего могла бы сказать в ответ, но предпочла промолчать. Хорошо, что Хэнка нет рядом.

— Англо-иранцы вернут себе то, что потеряли, — продолжал он. — Но теперь все будет иначе. Времена изменились.

Она сделала глоток из бокала.

— Основная доля достанется ведущим компаниям, но сейчас мы пытаемся создать коалицию добровольцев. Нам нужны люди, у которых в распоряжении имеются ресурсы, доступные в любой момент.

— Потому что, если вы отдадите все главным компаниям, это будет выглядеть некрасиво.

— Совершенно верно. Это Америка. Нам нравится выискивать маленького человека. — Он окинул взглядом окрестности. — Прекрасный день, не правда ли?

Хэнк начал бы выжимать информацию о суммах, процентах, но это неверный подход; нужно просто согласиться и довериться этому человеку и Джонасу.

— Мы возьмем столько, сколько вы сможете нам дать, — сказала она. Можно было бы спросить о временных рамках, но это еще хуже, чем спрашивать о размерах доли. Все-таки какое облегчение, что Хэнка с ними нет.

— Вы знаете СЕДКО?[114]

— Я знакома с Биллом Клементсом.

— Свяжитесь с ним, когда вернетесь в Техас. Скажите, что от меня.

Джонас направил катер в сторону Аннаполиса; Джинни и ее собеседник заговорили о другом. Их колени соприкоснулись, потом еще раз. Она ждала, что по возвращении в порт он пригласит ее выпить, и уже решила, что откажет. Он не пригласил, что ее очень задело. Разумеется, все к лучшему. Из отеля она позвонила Хэнку и коротко, не вдаваясь в детали, сообщила, что необходимо высвободить как можно больше наличных. Они оба привыкли к подобному стилю, оба знали, что не следует обсуждать подробности по телефону.

К тому моменту стало ясно, что на ближайшие десятилетия будущее создается по ту сторону океана. Первую скважину пробурили в Ираке в 1927-м, когда страна еще называлась Месопотамией, и она производила девяносто пять тысяч баррелей в день. Крупная техасская скважина даже тогда давала не больше пятисот, в лучшем случае — тысячу, и все понимали, что это лишь вопрос времени. Настоящая нефть хранится в Персидском заливе. Если бы в Ираке нашли нефть лет на десять-двенадцать раньше, Османская империя ни за что бы не пала. И сейчас мир был бы совсем иным.