Сын аккордеониста

Директор поднес палец к губам. В отличие от инспектора, он был невысокого роста и мягок в обращении. Он не хотел, чтобы в часовне кричали. «Вы должны понять, мы не хотим, чтобы он оставался среди нас. Родители других детей были бы против», – объяснил он. «Никому не нужны гнилые яблоки в корзине», – вдохновенно изрек Анхель. Может быть, ему не хотелось портить отношения с монахом, а быть может, он вспомнил о том, что произошло, когда дочь полковника Дегрелы хотела купить лошадь, и теперь был рад унизить меня. «В любом случае мы зачтем ему этот год, и он сможет сдавать экзамены на степень бакалавра, – сказал директор. – В конце концов, учебный год уже заканчивается, и раньше он всегда был хорошим учеником».

Это было большое одолжение. В те годы ученики частных гимназий, каковой была и Ла-Салье, сдавали государственной комиссии экзамен, ставивший финальную точку в среднем образовании и одновременно предоставлявший право поступить на курс подготовки к университету. Это и называлось экзаменом на степень бакалавра. Не сдав этот экзамен, нельзя было продолжать учебу.

«Ты должен поблагодарить директора за великодушие, с каким он предоставляет тебе эту возможность, – сказал Гипо. Он все еще не пришел в себя. – Если бы это зависело только от меня, тебе пришлось бы повторять шестой год. Я провалил бы тебя по философии. Или, лучше сказать, по этике». Директор посмотрел на Гипо. Тот возвышался над ним сантиметров на тридцать. «Следует устранить всякую диспропорцию между проступком и наказанием. Достаточно того, что мы отчисляем его из гимназии, – заявил он. – Должен признаться, я особенно сожалею о принятом нами решении. Мы теряем прилежного ученика, который к тому же очень хорошо играет на фисгармонии». Он действительно казался расстроенным. «Большое спасибо», – сказал Анхель. «Большое спасибо», – повторил я. И сделал это от чистого сердца, потому что директор казался мне благородным человеком.

Глаз у меня болел, я никак не мог успокоиться. «Вам следовало бы послать мальчика на кухню, чтобы ему приложили к глазу лед», – сказал директор Гипо. Мне на ум пришел парень, что там работал, напарник Мартина. «Этот журнал мне совсем помрачил рассудок», – оправдывался Гипо.

VIII

Глаз прошел только через десять дней, и все это время я оставался в Ируайне. Я хотел держаться подальше от Анхеля и так же или даже более того мечтал побыть один. Но побыть в одиночестве оказалось не так-то просто. Несмотря на дождь и грязь, многие приходили в Ируайн и стучали в мою дверь.

Первыми появились ученицы из мастерской моей матери. Они промочили ноги и, объяснив мне, что пришли «просто прогуляться», стали, не таясь, разглядывать мой темно-лиловый глаз. Меня это не удивило, вернее, не удивляет сейчас, когда я об этом вспоминаю.

Лиз, Сара, не судите строго: имейте в виду, что шел 1965 год и мы находились в Обабе. Всего в нескольких километрах от Франции, но в то же время совсем в ином мире. Многим из этих девушек не разрешалось танцевать с молодыми людьми; вряд ли им был знаком, разве что весьма приблизительно, сам термин «порнография». В моем фиолетовом глазу они наверняка видели то, что их родители видели в язвах на руках святых, то есть что у жизни есть и другая, скрытая от них сторона и что грезы, которые подчас беспокоили их по ночам, не были чем-то таким уж из ряда вон выходящим. «Хотите взглянуть на один из этих непристойных журналов?» – спросил я их, делая вид, что собираюсь пройти в дом. Им понадобилось секунд десять, чтобы уловить шутку. И на эти секунды они застыли, как соляные столпы.

Это была первая группа девушек. Потом приходили еще и еще, все под проливным дождем и все «просто прогуляться». «Я бы сказал, ты не так уж плох, Давид. Девушки смотрят на тебя, как на святого», – прокомментировал Лубис, проводив третью или четвертую группу посетительниц. Приходили, разумеется, и парни: Убанбе, Опин, Хосеба. Все они шутили и посмеивались надо мной.

После дождя выглянуло солнце, потом небо снова затянулось тучами, и опять пошел дождь. Вращалось колесо дней, и я вращался внутри него: утром вставал очень рано и занимался подготовкой к экзамену; в середине дня шел обедать к Аделе; затем, повалявшись в постели и вновь немного позанимавшись встречался с Лубисом и помогал ему на конюшне.

Подчас казалось, что колесо начинает вращаться в обратную сторону, словно поворачивая в прошлое. Я поднимал голову от книги и видел за окном пасущихся на лугу лошадей, вьющийся над домами в долине дымок, уже зеленеющие в лесу деревья; все так же, как в прошлом году, все как всегда. Мой глаз постепенно выздоравливал и с каждым днем выглядел все лучше. Колесо продолжало свое вращение, пути назад не было.