Сын атамана

– Благодарю, батюшка. Но не все так хорошо, как кажется. Я еще слишком молод и малоопытен, и все мои немногочисленные успехи это заслуга ваших чиновников и офицеров, которые оказывали мне помощь и всемерное содействие.

– Ладно, – Петр прошел к стоящему у стола креслу, присел и указал сыну на ближнюю лавку. – Присаживайся.

Алексей присел и спросил:

– Ради чего вы меня вызвали, государь?

Царь взял со стола лист бумаги и протянул его Алексею.

– Читай.

Царевич взял бумагу, начал ее читать, и у него на затылке зашевелились волосы. В его руках было воззвание, в котором говорилось, что он, Алексей Петрович Романов, готовится отрешить своего отца от власти и московский люд должен быть готов к тому, чтобы помочь ему в этом праведном и богоугодном деле. Судя по тому, что царь Петр назывался Антихристом и предвестником Конца Света, писавший крамольное послание человек был старовером и последователем проповедника Григория Талицкого, закопченного на медленном огне в застенках Преображенского Приказа.

Руки царевича начали мелко подрагивать, страх приковал его к месту и он подумал:

«Боже, что же делать? Ведь если отец поверит этой бумажонке, то не пожалеет. Как быть?»

Однако Алексей смог быстро собраться, мобилизовал себе и, посмотрев прямо в отцовские глаза, как можно уверенней, сказал:

– Я здесь ни при чем. Верь мне, батюшка. Господом Богом клянусь, что ни сном, ни духом, об измене и крамоле не думал.

– Верю тебе, Алешка. Тем более что мерзавец, кто эту бумагу писал, уже схвачен и допрошен.

– Кто?

– Узнаешь. – Петр повернулся к двери в коридор и выкрикнул: – Сюда этого предателя!

Из коридора послышались торопливые шаги, а царевич, дабы отвлечь отца от бумаги, которую он вернул на стол, спросил:

– Тяжко тебе, батюшка?

– Да. Со всех сторон беда. Карл Шведский всего с шестью сотнями солдат Гродно взял, а генерал Мильфельс с двумя тысячами пехотинцев с удобных позиций без боя отступил. Приказал его арестовать, а он к шведам сбежал. Скотина! Через французского министра Безенваля, посланника при саксонском дворе, предложил Карлу мир. Ингрию шведу отдавал, Кроншлот, Шлиссельбург и даже Петербург. Но Карл отверг мои условия, и помимо этого требует тридцать миллионов золотых рублей. Теперь он намеревается взять Москву, скинуть меня престола, а Россию разделить на мелкие княжества.

– Бог не допустит такого! – воскликнул царевич.

– Это ведь не все, Алешка. На Москве большой пожар случился, треть города выгорела, и холопы волнуются. Они Кондрашку Булавина ждут, и верят, что бунтовщик им свободу даст. Неблагодарные рабы! Донцы Воронеж под себя забрали, Камышин и Царицын. Астраханские стрельцы и солдаты опять бунт подняли и воеводу своего, Апраксина, казакам выдали. В Липецке и Туле многие заводы порушены, а европейские союзники к нам на помощь не торопятся и сами с Карлом в сговор вступают. – Царь порывисто и резко встал со своего кресла, снова присел и, нахмурившись так, что на его крупном лбу вспучились кровеносные вены, добавил: – А еще Мазепа, пес паршивый, предал меня.

– Выходит, что это правда? А я думал, будто врут люди…

– Да, верные известия. Его посланник Андрюшка Войнаровский еще два месяца назад ко мне приезжал и бумагу от Мазепы привозил.

– И что там?

– Мазепа потребовал соблюдать 23 пункта и все подписанные моими предшественниками договора с Малороссийской Украиной, а иначе он не считает меня своим государем. Я приказал схватить Войнаровского, но поздно, тот бумагу передал, ответа ждать не стал и скрылся. И что теперь получается, сын, сам понимаешь. На Руси разруха и народ бунтует. Крестьяне бояр режут, а на дорогах разбойники шалят. Весь юг от нас отпал. Казаки готовятся в поход, а чтобы их сдержать, требуются войска, которые ненадежны и в любой момент могут на сторону бунтовщиков переметнуться. А самое главное – Карл Шведский по весне на Москву пойдет и ой как трудно нам придется.

Прерывая царя, в комнату втащили тело изломанного окровавленного человека в обносках. Сколько этому человеку лет и кто он по званию, понять было невозможно. Лицо в синяках, ссадинах и кровавой корке. Однако если судить по остаткам одежды, некогда богатой и справной, обрывкам камкосиновой (шелковой) сорочки и добротному кафтану, человек этот был знатен.

Два палача, дородные мужчины в красных рубахах, сноровисто и привычно завели руки узника за спину, связали их длинной веревкой, и вздели его под потолок так, что несчастный касался пола только кончиками больших пальцев.

– Кто это? – спросил царевич.

– Лопухин, Абрам Федорович, – ответил Петр и покосился на сына.

– Дядя? – Алексей был в недоумении.

– Да, брат твоей матери, которая, видимо, все никак не угомонится, и зять Федора Юрьевича Ромодановского.

– Уверен, матушка здесь ни причем.

– Посмотрим.

– Так значит, это дядя воззвания против тебя сочинял?

– Он самый. – Петр повернулся к палачам и скомандовал им: – Начинайте!

Один из катов взял лежащие в жаровне раскаленные щипцы и вырвал из израненного боярского бока кусок плоти. По комнате разнесся запах паленого мяса. Лопухин издал крик боли и отчаяния, а затем возопил: