Сын атамана

Наконец, тускло мерцавший на стене одинокий каганец освещал за столом только двух бражников, нежно обнявшихся вокруг шеи, как два неразлучных друга. То были два есаула: старый и новый. Старый охмелел, казалось пуще нового: то лопотал какую-то нескладицу, то мурлыкал песню, то лез целоваться со старым другом. У того глаза хотя также посоловели и слипались, но он видимо бодрился и, точно не совсем еще доверяя старику, не выпускал его шеи.

-- Так ты что же, братику Жигуля, так-таки и останешься уже у нас? -- спросил он.

-- Нехай сатана возьмет мою душу, коли не останусь!.. -- был ответ костенеющим языком.

-- И злоба на меня совсем уходилася?

-- Злоба? На тебя-то злоба? Ах, ты, деревянная душа! Да нет у меня друга милее на белом свете!

-- Так побратаемся, как быть следует, поменяемся крестами!

-- Поменяемся, сердешненький!

Оба сняли с себя нательные кресты и обменялись ими, после чего запечатлели свой братский союз еще троекратным поцелуем.

-- И будем мы отноне стоять брат за брата на жизнь и на смерть? -- продолжал Бардадым.

-- На жизнь и смерть! -- повторил Жигуля.

-- Как перед Богом?

-- Как перед Богом...

Теперь последнее сомнение, видно, рассеялось у Бардадыма: он освободил свою шею от крепко обхватившей ее руки названного брата, чтобы удобнее приложиться опять к ендове.

-- Смотри, князь, смотри! -- испуганно шепнул Гришук Курбскому. -- Яким заснул!

И вправду, точно лишившись последней опоры, старик бессильно склонился отяжелевшей головой на стол. Бардадым докончил сперва глоток, потом с глубоким вздохом припал щекой к плечу названого брата и мерно захрапел.

Гришук с горя-досады чуть не всплакнул:

-- Ну, вот, ну, вот! Что же теперь с нами будет? Курбский стал было его утешать; но на полуфразе замолк. И было с чего. Яким внезапно зашевелился, бережно снял шапку с макушки Бардадыма, подсунул ее ему под щеку и обеими руками с той же осторожностью опустил голову спящего на край стола, после чего тихонько сам приподнялся, сунул в карман себе лежавший еще на середине стола кошелек Курбского с дуваном на церковь и прогул, приблизился на цыпочках к своим трем спутникам и, не говоря ни слова, проворно распутал веревки, которыми панич его был связан по рукам и ногам; потом развязал Курбского и напоследок Данилу. По молчаливому знаку старика, все трое последовали за ним к выходу из пещеры, причем у очага должны были перешагнуть через растянувшихся тут же двух кухарей. Наконец-то они опять на воле! И дышится-то в ночном воздухе как легко и привольно!

-- Припрячь-ка, княже, -- сказал Яким, подавая Курбскому его кошелек.

-- Но часть ты отделил ведь на церковь? -- возразил Курбский.

-- Как разживешься, так сам можешь вернуть церкви. А в пути каждый алтын дорог.

-- Но темень какая! -- заметил Гришук. -- Хоть глаз выколи.

-- Зато, коли пошлют в погоню, не так скоро разыщут, -- возразил Яким. -- Не знаю вот только, в каком месте у них поставлены кони...

Точно в ответ, неиздалека донеслось конское ржанье.

-- Вон и сами голос подают! Ахти! -- спохватился он вдруг. -- А оружие-то мы забыли в пещере!

-- И то ведь! -- сказал с досадой Курбский. -- Ну, Данило, нечего делать, идем назад.

-- Нет, нет, княже, Бога ради!.. -- вскричал Гришук, хватаясь за рукав своего молодого защитника.

-- Тише, милый! Неравно услышат.

-- Умоляю тебя, княже, Христом Богом!

-- Но как же мне явиться в Сечь без всякого оружия?

-- Там у кого-нибудь новое купишь. Я, право, не пущу тебя...

-- Так я один схожу, -- сказал Данило. -- Не осердись, Михайло Андреевич; мне, вишь, одна мысль сейчас в голову залетела: людишки они, эти каменники, что ни на есть последние, а спят теперича все мертвецким сном...

-- Ну, так что же?

-- А то, что всю шайку при сем самом раз в ангельский чин снаряжу. Нож в бок -- и делу конец.

-- Что ты, Данило! Креста на тебе нет! Убивать во сне безоружных...

-- А скольких людей они сами живота уже решили! Не чини мне только помехи; я один с ними управлюсь.

-- Нет, Данило; нам они оставили жизнь, и мы на них волоска не тронем. Недаром отец Серапион предрекал мне, что ты еще натворишь мне бед!

-- Прости, государь, по простоте слова молвилось. Из твоей воли я не выйду. Они и без нас, я чай, до палачовых рук дойдут. А за оружием-то все же вернуться надыть...

Но тут вступился в дело старик Яким:

-- Нет, братику, теперя и я тебя не пущу! Кто тебя ведает, что у тебя на уме!

-- Да дерзну ли я без своего господина? Я трясусь за ним как хвост за бараном.

-- Заговаривай зубы! Мы с Бардадымом побратались, я поклялся перед Богом не выдавать его с товарищами -- и не выдам.

-- А коней-то все-таки уведешь у них? -- сердито усмехнулся Данило.

-- За коней мы рассчитались дуваном. Ну, а теперя ступайте-ка все за мной.

Несмотря на почти непроглядный мрак, старый каменник шел по отлогому скату лесистой балки совершенно уверенно. Вскоре они очутились перед входом в другую пещеру, из глубины которой донеслось еще явственнее то же призывное ржанье.

-- Ты, Данило, иди-ка со мной, -- сказал старик, а вы, паничи, обождите тут.

Немного погодя, оба вывели из пещеры трех оседланных коней.