Сын балтийца

- Вполне возможен и такой вариант, - ответил Миша Севостьянов. - Но мы и так на виду. Любой может нас пересчитать, когда полк входит или уходит из станицы. Это бандиты скрываются от населения, а мы регулярная часть - опора Советской власти. Дойдет до боя… Суворов учил: «Воюют не числом, а умгением», тем более что нас больше, чем бандитов. Лазутчики не выведали ни наших намерений, ни маршрута. Вот что главное.

- А ты не заметил?.. - начал было выяснять загадку казацкого сигнала Ваня, но Михаил Севостьянов прижал его колено своим, и Ваня понял, что лучше помолчать.

Жаль, что в полку не было духового оркестра! Очень жаль! Впереди колонны реяло красное знамя, за ним по четверо ехали песенники, самые голосистые хлопцы в когорте. И неслась над Боргустанской звонкая песня, правда, старая, так как новых еще не сочинили.

Взвейтесь, соколы, орлами,
Полно горе горевать…

Под оркестр ехать бы было сподручнее - кони удивительно музыкальные животные, как только слышат музыку, начинают гарцевать, и шею изгибают лебедем, и равнение держат лучше…

Эх! Взвейтесь, соколы, орлами!

Сразу видно, что полк вернулся в место расположения без единой потери.

Ваня ехал рядом с Логиновым по правую сторону. Вдоль плетней и заборов стояли люди, хлопцы и девчата вышли встречать. Свои и враги, те, кто за комсомолию, и те, кто за старый режим; на лице не написано, кто сочувствующий Советской власти, а кто притаился змеей подколодной, ждет подлого часа, чтоб укусить ядовитым зубом. Ярко светило солнце, день был теплым, в садах покраснели поспевшие яблоки: наступало время сбора урожая.

Неожиданно Логинов повернулся к Ване и сказал тревожно:

- Скачи в хвост колонны, узнай: кто стрелял? Что-то мне не нравится этот шальной выстрел…

Ваня не слышал выстрела, но приказ есть приказ, он повернул Гнедко и поскакал вдоль строя, вытянувшегося могучей рекой по красной улице станицы. Казачата, его сверстники, что еще недавно снисходительно улыбались, глядя на его конную выучку, теперь смотрели вслед червонному хлопчику с уважением: он сидел в седле лучше любого из них, сразу видно - точно родился на лошади. И обмундирование подогнано, и кинжал не болтается, как лишний, а висит точно приклеенный, карабин у широкого армейского седла, не за спиной, как у казаков. Так держать карабин удобнее, не надо стаскивать через голову, если потребуется начать стрельбу.

В конце колонны Ваня увидел несколько спешившихся человек, они вели коней в поводу, на черной бурке несли молодого взводного четвертого эскадрона… Паренек подъехал к плетню, за которым стояла группа девчат, попросил с улыбкой:

- Красавицы, дайте водицы испить!

Из глубины сада раздался выстрел, парень покачнулся и сполз на землю. Девчата разбежались.

- Командиру первого быть за меня!

К смертельно раненному буденовцу скакал командир полка. Он соскочил с коня, подошел к раненому, нагнулся над ним, а когда выпрямился, молча снял кубанку. И весь полк спешился. И все бойцы сняли шапки. Песня заплуталась и умолкла.

Полк шел, кони следом за хозяевами, шли бойцы молча, и была в этом движении такая яростная сила и гнев, что улицы опустели - враги убежали, друзья примкнули к печальному шествию. Старая женщина было заголосила по павшему, но умолкла, потому что молчание было более скорбным, чем женские слезы.

Такое в Боргустанской произошло впервые.

Ваня завернул во двор Акулины Зютичихи. Она ждала парнишку, перехватила повод, увела Гнедко в конюшню, затем заторопилась в хату накрыть на стол, но в самый последний момент что-то вспомнила и сказала Ване шепотом:

- Твоя маты у штабу. Тоби кличет…

Ваня, не чуя ног, бросился из хаты и помчался стрелой по заветной тропинке к дому, где всегда разворачивался штаб полка. Давно ли он бежал этой дорогой с робкой надеждой стать бойцом 96-го кавполка? Месяцев пять назад… недавно и в то же время очень давно.

Во дворе штаба его перехватил Драпкин, поманил пальцем и сказал:

- Не афишируй радость. Мать никто не должен видеть. Она в санчасти. Стукни четыре раза…

Санчасть располагалась в старом каменном сарае, она пустовала - тяжелораненых транспортировали в Ессентуки и Кисловодск, легкораненые поправились, тифозных и дизентерийных по осени не было. Ваня вошел в сенцы, дверь открылась, мать пропустила его в приемный покой, закрыла на крюк дверь.

- Что ж ты открыла? Я же должен… - затараторил Ваня, мать целовала его лицо… - Нарушаешь конспирацию.

- Я тебя по шагам слышу, - сказала Полина Гавриловна. Она была одета, как казачка: белая кофта с пышными плечами и узкой талией, расклешенная юбка, сапожки подчеркивали ее фигуру.

- Мама… - И слова застряли у Вани в горле: на столе лежал убитый взводный. Мать обмыла его тело теплой водой. Пуля вошла между лопаток, стрелял бандит из обреза в спину.

Сколько раз Ваня представлял эту встречу. Вышла она совсем по-иному, без бурной радости, получилась грустная. Он не плакал. Весной не удержал бы слез, теперь его глаза были сухими.