Сын человеческий. Об отце Александре Мене

Знаете, он убирал все те «векторы» и переборки, которые могли бы затруднить путь к Христу. Но насколько он хорошо был понят? Тогда и сейчас? Мной, например, понят он был плохо. Единственное, что я видел тогда, – другая любовь, которая постоянно горела в этом человеке, и это был указатель на то, что такое возможно в нашей жизни, и это как-то связано со всем тем, что он говорил нам о Боге.

Ведь в Евангелии, в духовной жизни каждый видит себя, каждый читает себя самого, а не то, что там написано. Каждый видел о. Александра, как участника собственной жизни, как то, что имело именно к нему отношение. Собрание эгоистов и эгоцентриков – вот чем является любой приход по определению, святым не надо создавать прихода (об этом хорошо написал Достоевский в своем «Сне смешного человека»). Исключением не была и наша церковь. Эгоцентрика всегда будет волновать «его отец Александр», его право на жизнь рядом с ним. Большинство книг об о. А. написано как раз в этом ключе, и это немного печально. Думаю, и я отчасти не избежал этого качества в моих записках, которые, тем не менее, не торопился писать, догадываясь, что «собственничество» и «избранность» фигуры повествователя все равно дадут о себе знать. Как хорошо было бы исчезнуть вовсе, как хорошо, если бы воспоминания о Христе писал Будда, а о Будде Христос. О Франциске Серафим Саровский, а о Серафиме архангел Гавриил… Но, скорее всего, такие воспоминания имели бы форму чистого и анонимного сияния, не уверен, что языкового характера…

Однажды я был свидетелем ситуации почти комической. Я стоял в небольшой очереди на исповедь к о. Александру, которая шла параллельно службе, и поневоле стал свидетелем того, как одна из прихожанок, которая ему исповедовалась, принялась отчитывать о. Александра, уличая его в измене, непонимании и прочих грехах. Случай редкий, но не необычный. Необычным было то, что священник смиренно все это выслушал, словно это он пришел на исповедь к своей прихожанке, а не она к нему. Он так и стоял и слушал, не возражая ни словом, не прерывая гневную девушку ни на мгновение, до тех пор, пока ее обличительный пыл не начал иссякать и терять силу. Произошло это совсем не скоро, но в конце этого периода, когда все утихло, я снова услышал его ободряющий, низкий голос, а через некоторое время «исповедовавшаяся» прихожанка сошла с клироса совершенно сияющая и, видимо, успокоившаяся.

В один из первых месяцев знакомства я оказался у него дома вместе с сыном моей первой жены. Мы поднялись на второй этаж, занавески были распахнуты, было лето, и в комнату влетела то ли оса, то ли шершень. О. Александр открыл окно шире и стал выгонять гостью в окно сложенной газетой. Оса, кажется, быстро догадалась, что ей предлагают сделать, и уверенно нашла выход на улицу. О. Александр повернулся к нам и как-то даже смущенно прокомментировал: «Я стараюсь их не убивать».

Единственный наш снимок вдвоем, который у меня сохранился, оказался совершенно фантастическим: две наши головы на чернильно-черном фоне – его сияющее чело и мое лицо – как два светлых острова – фотография была сделана как раз против света того окна, куда улетела оса.

Вообще его отношение к природе было совершенно особым. Когда я несколько раз жаловался ему на приступы депрессии, он говорил такие вещи: Сейчас служба кончится, не торопитесь домой. Идите, прогуляйтесь к лесу. Любое дерево, любой куст хотят помочь вам. Возьмите в руку ветку, постойте так какое-то время, почувствуйте жизнь дерева, которую оно вам протягивает. Только не забудьте представить себе, что это не просто ветка, а это рука, которую вам протягивают, рука помощи.

...