Сын эрзянский

К себе она вернулась во второй половине дня, каясь всю дорогу, что напрасно прогоняла лошадь и потеряла целый день. Телегу она оставила у сарая. Здесь же после половодья было сооружено из жердей нечто вроде скотного двора. Марья отпрягла лошадь, пустила ее за загородку и положила перед ней сена. Хомут и прочие снасти понесла в избу. Берега Бездны еще были черные, и лишь кое-где на буграх с солнечной стороны начала появляться зеленая травка. Корову выпустила пастись, но что она может найти, кроме прошлогодней отавы. Прогуляется, есть придет домой.

Фима работала за ткацким станком. Чтобы хоть немного было посветлей, она отвернула угол ватолы и пристегнула его булавкой. Едва увидев мать, она спросила про рамы.

— Знаешь, как дует в окно, если откроешь? — жаловалась Фима. — А не откроешь, темно, ничего не видно.

— Откуда я тебе возьму рамы? Иважа самого нет дома, ушли в Баево доделывать церковь.

Марья подошла к предпечью и заметила, что без нее дети не обедали, принялась накрывать стол.

— Степа где? — спросила она.

Фима словно только и ожидала, когда мать спросит о нем.

— Степа твой неслух, — жаловалась она. — Весь день на речке копается в иле. Давеча сказала ему, чтобы посмотрел, где ходит корова. А он говорит, пойдешь и сама, если беспокоишься о корове. Поел молока с хлебом и опять пошел на речку.

Марья сдвинула брови. Степа действительно неслух, не хочет заниматься домашними делами. Иной мальчик стремится к лошади, обрадуется, когда ему поручат напоить ее или покормить. А этого надо во всем принуждать. Утром, когда собиралась ехать в город, хотела взять его с собой, так заупрямился, убежал из избы.

Пообедав с дочерью вдвоем, Марья принялась возиться с нитками, готовить их для следующей заправки ткацкого стана. На пойменной земле в прошлое лето конопля хорошо уродилась, за зиму мать с дочерью напряли много, одной Фиме не соткать. Марья думала заодно с Иважем пригласить и молодуху помогать. А вон как вышло — и она ушла в Баево. Да, видно, не придется ей в этом году сесть за стан. Как только подсохнет земля, надо выходить и сеять. На Степу надежды мало. Все придется делать самой.

Степа явился в сумерках, весь мокрый и забрызганный не то илом, не то грязью.

— Ты что, печи клал у реки? — спросила мать, оглядывая его одежду.

— Не печи. Лошадки делал из ила, — серьезно ответил мальчик.

— Ну, коли сделал свои лошадки, теперь иди напои свою лошадь да найди корову и пригони к сараю, — сказала Марья.

Степа хотел было поворчать, почему надо идти именно ему, а не Фиме, но перехватил сердитый взгляд матери и быстро ушел. Ворчал он после, когда вернулся и полез сушиться. Слушала его одна Фима, мать пошла доить корову. Фиме можно все высказать и возмущаться сколько хочешь. Она перечить не будет. В избе темно, лишь в предпечье пылающие на шестке угли рассеивают мрак. С этими нитками мать топила печь каждый вечер, и на печи было нестерпимо жарко. Чтобы не обжечься, Степа постелил под себя чей-то зипун. Жгло и сквозь зипун, но ему не хотелось отодвигаться.

— Чего-то запахло паленым, Степа, посмотри, там на печи ничего не горит? — сказала Фима.

— Посмотри сама, если видишь в темноте, я ничего не вижу, — отозвался Степа.

Он-то знал, почему пахло паленым. Полежав немного, Степа вместе с зипуном переместился ближе к стене.

Фима раскрыла ватолу на окне, сумеречный свет слегка осветил избу. Но вместе со скупым светом ворвался и влажный холод ранней весны. Поеживаясь, Фима тоже полезла на печь.

— Зачем же ты раскрыла окно, коли замерзла? — спросил Степа.

— Ты же говоришь, ничего не видишь, вот я и раскрыла.

— Лучше бы зажгла лучину.

— Эка какой умный! Кто же об эту пору зажигает вечером в избе огонь? Озимы подпалятся.

Степа засмеялся:

— Огонь, знать, разведешь на озимых, с чего им палиться?

— Все равно, — неуверенно возразила Фима. — Помнишь, как в Баеве все бегал Никита-квасник и кричал, чтобы не жгли огня, а то, говорит, озимые попалятся?

— Но ведь здесь нет Никиты, бегать некому, стало быть, и озимы не попалятся! — сказал Степа.

Марья пришла с полным ведром молока и сразу же принялась за Степу:

— Ты почему корову оставил на воле, непутевый? Тебе чего говорили сделать?

— Пригнать корову к сараю, — невозмутимо ответил ее.

— Ты что, совсем без ума или притворяенься? Почему не закрыл корову? Разве она будет стоять около сарая?!

— Ты же не сказала, чтобы я ее закрыл.

Марья вспыхнула:

— Я вот тебе сейчас не скажу, а покажу, чтобы впредь был умнее!

Но ей уже некогда было заниматься сыном, надо было процедить молоко, разлить его по горшкам и вынести в погреб. А Степа тем временем помалкивал. А когда она все это сделала, ее гнев утих. И Степа набрался смелости.

— Корова, знать, дверь, ее можно закрывать? — сказал он, обращаясь к сестре, но так, чтобы услышала и мать.

Фима над этим посмеялась, а мать не обратила внимания. Она уже была полна дум о предстоящих заботах.