Сын эрзянский Книга вторая

Вошел Ковалинский. Он удивленно взглянул на Степана, однако быстро прошел по мастерской и остановился перед поставленными сушиться налевкасенными заготовками. Он пальцем потрогал ту и другую доску.

— Яков, — сказал он, — это твоя работа?

— Моя, Петр Андреевич! — весело сказал Яшка. — Как же вы узнали?

Улыбнулся и Ковалинский.

— По делам рук твоих.

Он подозвал к себе Степана и спросил:

— Скажи, почему Яшкин левкас получился темный и уже успел просохнуть?

— Много положено клея. К тому же клей подгорел, — сказал Степан.

— Слыхал, Яшка, что говорит твой товарищ?

Ковалинский взглянул в лицо Степана, затем скользнул глазами по столу, где лежала икона архангела в зеленом плаще, и вышел из мастерской. Он, должно быть, откуда-то пришел и теперь торопился к обеду. Вскоре в коридоре послышался голос Варвары Сергеевны: «Фрося, неси обед!»

Яшка понуро молчал. «Видел Петр Андреевич или не видел?» — думал Степан.

В кухне, когда сели за обеденный стол, Яшка сказал, что он не ожидал такого подвоха от Степана.

— Какого подвоха? — не понял Степан.

— А чего ты молчал насчет подгоревшего клея, когда мы левкасили?

— Откуда я знал, как ты делаешь, — сказал Степан. — Я думал, может, так надо...

— «Думал», — передразнил Яшка. — Другой раз поменьше думай!

После обеда Яшка, как и говорил, отправился смотреть на разлив Волги, и Степан опять остался один в мастерской. «Видел Петр Андреевич или не видел?» — мучился Степан вопросом, опять разглядывая архангела. Но зеленый плащ не выделялся ни по письму, ни по веселой палитре, так что хозяин мог и не заметить. Решив так, Степан дописал и плащ, и ноги и тонкой кисточкой вывел шпагу на плече. Незаметно прошло время до вечера, а поскольку Яшки все не было, он лег на его постель, которая была устроена на широком сундуке, и уснул — легко, мгновенно, будто провалился в яму.

6

Во дворе были протянуты веревки, и Фрося развешивала на досушку снятое на ночь белье. Белые огромные простыни лениво надувались легким утренним ветерком, и Степану они казались парусами, под которыми тихо и плавно скользит корабль, на котором он плывет, и тетя Груня, и Фрося, и Варвара Сергеевна... Отчего он других обитателей дома не зачислил в команду этого корабля, Степан и сам не знал — он не подумал ни о Петре Андреевиче, ни о их дочери Анюсе, ни о Яшке, который, только что проснувшись, рассказывал про вчерашний вечер, про толпы народа, про то, как он встретил знакомого — приказчика из москательной лавки купца Столярова.

Но Степану это было неинтересно, и он смотрел, как Фрося все прибавляет и прибавляет огромных парусов, и они вздуваются пузырями под ветром...

— ...А жизнь у этих иконописцев нудная, — рассуждал на сундуке Яшка. — Подохнешь от тоски. За целый день, если никуда не пошлют, живого лица человеческого не увидишь — одни эти пучеглазые лики. Чего в них хорошего?.. А этот вонючий скипидар — я насквозь провонял, до самых костей...

Фрося развесила по веревкам белье, взяла корзину и пошла в дом,— скоро шаги ее послышатся в кухне. Степан оторвал взгляд от огромных белоснежных простынь на веревке и продолжал скребком чистить палитру — краски насохло на ней в несколько слоев.

— Наняться бы к купцу, черт подери, — сказал Яшка, — вот у кого жизнь веселая!.. Приказчик всегда при деньге, всегда на людях, эх!..

— Чего же не наймешься, — сказал Степан, — иди и наймись.

— Наймись! Легко сказать — наймись. В купцу надо с рекомендацией идти, чтобы о тебе слово замолвили, у него, брат, не это дерьмо, что тут, у него — товар, деньги!..

Степан улыбнулся.

— Ну, чего лыбишься? Разве не дело я говорю? Я, брат, свет повидал, знаю.

Степан пожал плечами. Конечно, свет большой, и всего в нем есть, однако Степану ничего не надо, кроме возможности возиться с живописными принадлежностями, чтобы приготовить их к работе, к рисованию. Но он ничего не сказал Яшке.

— Вот увезет тебя хозяин на все лето куда-нибудь в деревню, тогда узнаешь!

— Зачем? — испугался Степан. Неужели у Ковалинского есть крестьянское хозяйство и он повезет их с Яшкой на работу? Степан даже переменился в лице.

— «Зачем»! — по обыкновению передразнил Яшка. — Да церкви расписывать, вот зачем!

У Степана отлегло с души. Он улыбнулся.

— Ну, это хорошо.

— Да чего хорошего? Дурачок ты, вот что я тебе, братец, скажу.

Степан промолчал. Он не обижался на Яшку. Да и зачем обижаться, если Яшка не хочет быть художником? Нет, он не обижается — бог с ним. Степан маленькой лопаточкой стал выскребать из баночек краску на палитру.

— Ты чего там делаешь?

— Да так, — сказал Степан. — Может, Петр Андреевич захочет порисовать...

— Сейчас ему не до рисования, — сказал Яшка.

— А чего?

— Чего, чего! Переговоры ведет с консисторией да с купцами на заказы, вот чего. Слышал я, будто на какую-то Унжу собирается — к черту на кулички. Нет, надо сматываться, — добавил Яшка грустно. — К Столярову, что ли, сходить?

Ну что же, подумал Степан, если хозяину недосуг... — и сам испугался внезапной мысли: порисовать на приготовленном на мольберте полотне!..

Яшка натягивал штаны, бормоча свои ругательства по поводу скипидара и клея.