Сын эрзянский Книга вторая

— Непьющий человек, вроде меня, никуда не годится, — развязно сказал Степан, собравшись с духом. — Он несмелый, даже девушку обнять боится...

— Ну, это еще как девушка разрешит себя обнимать! — задорно сказала Устинья и засмеялась тихонько. — Разве девушку обязательно обнимать?

— А как же! — храбро сказал Степан.

— Ну уж нет! А ты, верно, к тому же и женатый?

— Знамо, женатый, — сказал Степан, вспоминая Анюсю. — Да разве не одно и то же, кто обнимает тебя?

— Э, как бы не так — одно! — воскликнула она. — Очень мне надо, буду я обниматься с женатым! — И тут же повернулась, колыхнув длинной широкой юбкой, и ушла.

18

Степан проснулся от запаха табачного дыма. Дмитриев расхаживал по избе и курил трубку. Он заметил, что Степан проснулся, и сказал:

— Я уже ходил смотреть новую церковь. О, господи, что за храмы пошли! Казармы какие-то!.. — Он попыхал трубочкой. — А нам, брат Степан, столько работы, что до покрова не провернуть. Напиши-ко письмо хозяину, пусть еще мастера присылает.

— Сам скоро приедет,— сказал Степан.— Чего поделаем, а там видно будет.

— Ну, как знаешь, а я ломить не собираюсь на твоего хозяина.

Степан оделся и, взяв полотенце, вышел в кухню. Здесь оказалась и Устинья. Ее пухлые губы растянулись в широкую улыбку.

— Где у вас умываются? — спросил Степан.

Она зачерпнула большим железным ковшом из ведра и сказала:

— Мы летом умываемся на дворе, пойдем, я тебе солью.

Степан подставлял ладони под щедрую струю воды из ковша, плескал себе в лицо, а глазом косил на Устиньину грудь. Верхняя пуговица на кофточке отстегнулась, виден край белого лифчика, а кожа золотится от веснушек. Степан нагнулся.

— Выливай весь ковш на шею!

— Я могу вылить и все ведро! — сказала Устинья, засмеявшись.

На другой день Степан и Дмитрий принялись за работу. В дом они приходили лишь есть да спать. Устинью он видел лишь во время обедов и ужинов. Завтракали они рано, она в это время еще спала, а кормила их кухарка. Но в обед и вечером хозяйничала Устинья.

От зорких глаз Дмитриева не укрылось ни оживление девушки, ни Степаново волнение. Однажды он сказал:

— Хороша девка! Испанский апельсин, а не девка!..

Степан вспыхнул и отвернулся.

— Знаешь что? — продолжал Дмитриев, набивая трубочку. — Сегодня Устинья по секрету спросила меня, женат ты или нет.

— Что же ты ей ответил? — отозвался Степан.

— Сказал, как есть. Или надо было соврать?

Степан, улыбаясь, промолчал.

— Вот ты говоришь — испанский апельсин. Что это такое? — спросил Степан.

Дмитриев засмеялся.

— Эх, Степан, Степан, ничего ты не знаешь. Тебе, братец, надобно учиться по всем статьям, а не жениться. Свяжешься с бабой, учиться не станешь, пропадешь. Из тебя, смотрю, вышел бы настоящий художник. Ей-богу, вышел бы! — Он немного помолчал и добавил: — Вот из меня ничего не вышло. Я — пропащий человек.

— А ты что, тоже женился?

— Было и это, — ответил Дмитриев, махнув рукой.

— Но ведь без женщины тоже не проживешь?

— Это точно, без нее, чертовки, не проживешь, особенно когда молод. Но я говорю о другом. Истинному художнику надо быть свободным от всего, а знать и любить только свое дело — искусство. И водку не пей! Этот зеленый змий похлеще бабы может тебя доконать. Голова художника должна быть всегда светлой... Постарайся попасть в Москву и поступить учиться. В Москве, братец, живут все большие художники. Москва — она всем голова. А здесь провинция, болото. Увязнешь — не вылезешь... Богомазы ничего тебе не могут дать, кроме как научат водку пить. И Ковалинекий, кроме своей дочери, ничего не даст. Ты поучился у него, чему мог, и ладно, и надо дальше двигать. А эти убогие казармы и без тебя размалюют.

Он замолчал, выбил о доску трубку и тяжело поднялся на ноги, — надо было снова приниматься за работу.

— А испанский апельсин — это плод такой, растет в теплых краях, кожура у него золотисто-желтая. Точно такая, как у Устиньи веснушки, — добавил Дмитриев, лукаво подмигнув.

После таких разговоров с Дмитриевым о Москве, о настоящей учебе Степан по вечерам долго не мог уснуть. Его мнение о себе как уже о настоящем мастере, которому не нужна учеба, рассыпалось в прах от одного замечания Дмитриева. Вспоминался и Яшка, его рассказ о художественной школе, где рисуют «глиняные кувшины, восковые руки да носы». Видать, не зря все это рисуют.

Но не давала покоя и Устинья, этот «испанский апельсин». К тому же ее иногда по вечерам не бывало дома. Где она? С кем? — мучился Степан ревнивыми догадками.

Как-то поздно, когда уже пропели петухи, он встал и пошел в кухню попить. Тут на крыльце послышались осторожные шаги, скрипнула дверь, и в кухню тихонько вошла Устинья.

Степан опустил ковшик в ведро, ковшик стукнул. Устинья испуганно ойкнула.

— Кто здесь?!

— Свои, не бойся, — проворчал Степан.

Она засмеялась тихонько.

— А я и не боюсь! Вот еще — бояться тебя!..

— Где ты была?

— Где была, там нет. А тебе что?

— Да я бы тоже сходил на гулянку, да вот ты не берешь меня.

— Правда, пошел бы?!

— Отчего не пойти?

— Завтра возьму, если хочешь. Познакомишься с нашими майданскими девушками. Парни, может, намнут тебе бока.

— За что намнут?