Сын города

Пол Брэдли метался по улицам Хакни в каком-то отчаянном оцепенении. В свете фонарей его руки казались желтушными. Ранневечерний иней трещал у него под ногами. Он сердито бормотал сам с собой, временами поднимаясь до испуганного крика. Из своих спальников за ним следили бродяги. Он знал, что парочки, спешащие мимо него, прижавшись друг к другу, думают, что он пьян, но, хотя он и испытывал соблазн, ничего крепче кофе в нем не было. Он знал, что не сошел с ума – безумием было бы перестать разговаривать с собой, перестать гнать себя вперед. Безумием было бы поддаться почти непреодолимому желанию, исходящему из ямы его желудка, свернуться в дверном проеме и зажмурится до скончания мира.

– Думай, Брэдли, думай, – снова и снова шипел он себе, – думай: ты можешь ее найти. Иди, Брэдли, иди, – вторил невысказанный приказ ногам, и он послушно ставил одну ногу перед другой.

Когда последний отсвет пылающей женщины померк, он поплелся прочь от разрушенного места за железной дорогой, шагая, пока не подкосились колени. Сел на асфальт возле закрытого интернет-кафе на пахнущей травкой центральной улице, сжимая фотографию парня с прутом. Пол не чувствовал аромата сдобного теста, раздающегося из Карибской пекарни по соседству, не замечал насмешек проходящих мимо ребят в толстовках и бейсбольных куртках. Заметил лишь звук проезжающих полицейских сирен, причинивший острую боль, – что он им скажет? Что лучшую подругу его пропавшей дочери похитило облако колючей проволоки? Если его задержат за ложный вызов, шансы хоть что-то исправить будут равны нулю.

Когда кафе открылось, он отсканировал портрет тощего мальчика, нарисованный Бет, и прикрепил ко всем доскам объявлений, какие только смог найти, потом, охваченный ужасом бездействия, побежал обратно на улицу – бесконечно бродить по Лондону, крутясь по тротуарам, пока не выбился из сил, окончательно сбитый с толку. Но он продолжал идти – стоило один раз остановиться, всего на мгновение, чтобы дать отдых зудящим ногам, и он провалился в сон. Во сне добродушная женщина в платке спрашивала, снова и снова, его собственным голосом: «Где моя дочь?» Он проснулся мокрым от пота и таким же холодным, как сам утренний заморозок, затянувший асфальт паутинкой.

Он точно знал, как чувствовали себя сейчас родители Парвы: как убеждали себя, повторяя: «Конечно, она в порядке» снова и снова, потому что, не зная, что она в порядке, понятия не имели, что делать, если это не так. Ему ли, переносчику, не узнать симптомы? Потерянный ребенок был болезнью, которую он распространял.

Но он не искал Парву, хотя вызванное этим чувство вины, отравляющее, как отбеливатель, засело у него в животе. Его единственной целью было найти Бет.

Когда он узнал скобяную лавку на углу улицы, то понял, что ноги по привычке принесли его к дому. «Думай, Брэдли, думай; куда она могла пойти?» Но он не знал; в голове была пустота. Он не знал, где она зависает, где ест, где делает покупки; он даже не знал ее друзей, кроме Парвы.

Мэриэнн бы знала. «О, любовь моя, где ты? Куда ты ушла?» Вот уже несколько месяцев он не разговаривал с женой мысленно. Она всегда знала, что сказать. Всякий раз, когда Бет отсылали домой из школы в драной футболке и кровотечением из носа, именно Мэриэнн всегда поднималась в маленькую мансардную комнатку и уговаривала дочь спуститься к ним. Когда он спрашивал, что она сказала Бет, Мэриэнн лукаво улыбалась и отвечала: «Поддержала. Так поступают матери со своими маленькими девочками».

Пол сжал в кулаке фотографию нарисованного Бет парня, уже помятую и запачканную улицей. К своему глубокому стыду, это было все, что он знал о своей дочери.

Он практически споткнулся о груду бетонного лома и остановился. На дороге позади него по бетону прошуршали шины. Он не садился: боялся, что не сможет снова встать. Но тьма накрывала его, словно удушающее одеяло, и еще один шаг казался невозможным.

«Иди, Брэдли, иди». Но он не мог. Отравляющий голос безумия в его голове внушал: «Все бессмысленно. Она уже мертва. Все, что ты найдешь, так это ее труп».

Груда бетонного лома, о которую он чуть не запнулся, лежала посреди тротуара. Казалось, какой-то ребенок изрисовал ее черной краской…

Он замер. Наклонил голову и тяжело опустился, пытаясь сфокусировав взгляд. Острые бетонные углы и мазки краски медленно сложились в очертание:

Носорог, с массивным рогом и тяжелыми копытами, несся на него.

С губ сорвался тихий всхлип. Он инстинктивно узнал его: это чувство разрушения и ожесточенности, что таится в повседневности, поджидая, чтобы наброситься на вас. Едва дыша, несчастный медленно выпустил изображение оборванца между пальцами. Он увидел это в ворохе чернильных линий – носорога нарисовала та же рука. «Ты знаешь еще кое-что, – подумал он. – Где бы она ни была, она рисует». Вместо хлебных крошек она оставляет за собой след из чернил и краски.

«Иди, Брэдли». Но он не пошел – побежал.

Глава 26