Сын Яздона

– Ему не князем, а монахом нужно было стать, а жене – монашкой. Он не должен был в столицу входить, которую защитить не сможет. Э! Нам тут Конрада нужно и мазуров, чтобы взяли за головы этих святых и прогнали, и правили нами по-рыцарски. Всё это немцы, а из-за них и мы онемечиваемся.

Ксендз Павел не скрывал того, что не по вкусу ему было тогдашнее правление. Всё же он не разрывал ни с паном, ни со двором, только когда с ними встречался, представлялся умысленно более гордым и грубым.

Когда информация об умирающей королеве Саломеи дошла до двора, уже была ночь, обычные товарищи Павла засели за весёлый стол.

Епископ слегка задумался.

– Мне там бы пристало быть, – сказал он, – ежели королева должна умереть. Она ещё распоряжается значительными сокровищами, которые с собой из Венгрии привезла. Для костёла и для нас что-нибудь из них можно было бы приобрести.

– Всё, по-видимому, возьмут любимые клариски, – отозвался гордый ксендз Шчепан. – Там уже нечем поживиться.

– Но попробовать нужно, – ответил епископ. – Без этого, завтра пятница, охотиться не могу. Те долгоязычные снова болтать будут, нужно им рты закрыть. Пусть завтра возницы будут готовы отвезти меня на Скалу.

– А кому, ваша милость, прикажете с вами ехать? – спросил молодой ксендз капеллан, любимец епископа.

– О! Тебе хочется взглянуть на молодых монашек, – развязно рассмеялся епископ. – Да ну! Брось! Возьму старого ксендза Петра, чтобы святых женщин не баламутил.

Некоторые украдкой улыбались, другие шептались весело между собой.

На следующий день рано утром у дверей остановилась карета и епископ Павел с очень старым ксендзем Петром, с несколькими придворными двинулся в Скалу.

Он прибыл туда именно в то время, когда монашки, выходящие с хор, наслаждались прогулкой в тесном дворе.

На сером небе светило немного солнца.

Случай было угодно, чтобы епископ, для которого клаузура была открыта, входя на порог, встретил Бету, которой никогда ещё не видел. Монашка, согласно предписанию, с покорностью преклонила перед ним колени, потянулась за благословляющей рукой для поцелуя, подняла глаза, показала красивое лицо.

Ксендз Павел остолбенел, удивлённый.

Прибранная серьёзность оставила его, глаза заискрились, забыл об облачении и сане, со страстью испорченного человека он начал улыбаться коленопреклонённой и ласкать по лицу.

Взгляд Беты встретился с этими жаждущими глазами, льющими из себя яд. Девушка побледнела от волнения, застеснялась, чуть не падая в обморок.

Эта немая сцена, страшная в этом монастырском пороге как святотатство, более страшная ещё мыслью об умирающей тут же в трёх шагах благословенной пани, может, протянулась бы, если бы мать Клара не приблизилась, чтобы поздороваться с пастырем. Бета едва могла подняться с пола, опёрлась о стену и свои чёрные глаза, в которых показались слёзы, обратила ещё к уходящему епископу.

Ксендз Павел задрожал, хотел обернуться, но от него уже заслонили Бету – он пришёл в себя. Провели его в комнату королевы. Когда объявили о прибытии епископа, на лицах обеих женщин выступила тревожная бледность.

Нужно было преодолеть отвращение к человеку и почтить пастыря.

Ксендз Павел там, куда входил как епископ, высоко носил свой сан, и сюда вошёл как сановник церкви, как посол, принёсший утешение. Две набожные женщины приняли его с немой покорностью, Саломея, опустив глаза, избагала смотреть на него, княгиня Кинга села сбоку в тени.

Ксендз Павел предложил помолиться.

Тут должен был исчезнуть человек, грешный сосуд, через который могла спуститься благодать.

Тихо, проникновенно они шептали за ним молитвы.

После окончания их епископ выступил со словами утешения, напоминая о том, что костёл будет молиться за душу королевы и почтит её память. Умело вспомнил об убожестве костёла и своём, костёлу как раз нужна была свинцовая крыша, так как башни были едва им покрыты.

Королева, словно погружённая в себя, ничего на это не отвечала. Поэтому Павел, всегда нетерпеливый, не могущий долго выдержать на одном месте, задыхающийся этой монастырской атмосферой, должен был попрощаться, благословляя королеву, которая уже приняла последнее помазание утром из рук своего исповедника Войцеха. Завещание было также написано, на свидетельство которого был он вызван только вместе с двумя начальниками, лекторами и другими духовными лицами.

Не зная, что там делать, епископ уехал бы назад, если бы его не задержала грешная мысль.

Выйдя от королевы, он начал расспрашивать мать Клару.

Саломея на этот день предвидела свою смерть, он хотел остаться, чтобы быть свидетелем.

Для него отворили трапезную…

Проходя смело по коридорам, он водил глазами. Увиденная монахиня не выходила у него из памяти.

Он пожелал посетить монастырские келья… и хотя монастыри устава св. Франциска не относились собственно к епископской власти, кто же мог пастырю запретить их увидеть?