Сын империи

На следующий день она приехала на угол к последнему звонку, оставила «виллис», взбежала на школьный двор, спряталась за красный клен и взяла под наблюдение крыльцо. Дверь распахнулась, с криками во двор стали выдавливаться школьники. А вот и Александр. Который на угол и не думал идти, решительно взяв направо, открыв, а потом изнутри закрыв за собой калиточку приусадебного участка. Она пошла за сыном, который, не подозревая, что взят – выражаясь профессиональным языком – под наружное наблюдение, ускользал себе сквозь заросли шиповника виляющей тропкой.

Александр пролез в пролом забора. Здесь, по-над железнодорожным откосом, заросли были еще гуще. Натянув на уши воротничок форменной гимнастерки и царапая руки, он нырнул в колючки, прорвался, а потом постоял немного, созерцая откосы, красиво выложенные лозунгами из битого кирпича и сходящиеся под углом вниз – к поблескивающим рельсам. Стоя так, он из первоклассника с ранцем за плечами мысленно преобразился в пограничника из кинофильма «Застава в горах», которому с риском для жизни сейчас вот предстоит выследить опасного диверсанта, на коровьих копытах коварно пробравшегося на нашу советскую территорию, – догнать и обезвредить, связав ему за спиной руки. Пограничник Александр приступил к спуску по крутой наклонной плоскости.

Вдруг позади него – хруст, треск, вскрик! Из колючек шиповника выломалось что-то тяжелое и живое. Он глазам не поверил: мама!… Что-то гневно крича, мама уносилась мимо него, и вот она упала – и кубарем покатилась под уклон.

На пути у нее возник красный лозунг. Раскатив по траве обломки кирпичей, мама стала замедляться, а потом – бух – ввалилась в канаву.

Александр уступами – бочком, бочком, бочком – сбежал к месту исчезновения мамы.

Она была жива. На лице у нее была вуаль с черными мушками. И сквозь нее мама стонала, до побеления костяшек сжимая в кулаках пучки пожухшей травы, выдернутой с землей. Александр наклонился и спросил:

– Это ты, мама?

– Кто же еще!… Руку дай.

Он дал, и мама, охая, поднялась на ноги. И подняла вуаль с лица. Это была действительно она.

– Но как же ты… Что же ты тут делаешь?

– А ты?!

– Я? Я домой иду.

– А на угол, где договаривались, почему не явился? Почему в машине не ездишь? Почему, наконец, нормально не ходишь? Как все дети? Через железную дорогу зачем поперся? А если б тебя поездом переехало, а? А?

Крича и охая, мама расстегнула на себе свое манто, желтое и с черными полосами на плечах. Поочередно обнажая колени, отстегнула и скатила с ног порванные чулки. Скатала их и всунула себе в накладные карманы. Длинными и острыми ногтями пальцы ее прорвали нитяные черные перчатки. Мама их стащила палец за пальцем, спрятала вместе с чулками и посмотрела на откос с рассылавшимся лозунгом. Теперь, при всем желании, пассажиры из мимоезжих поездов ничего на этом откосе прочесть бы не смогли.

– Что же мы это с тобой натворили? – ужаснулась мама. – А ну давай обратно складывать! Да в темпе!…

И – босая – полезла кверху. По пути она подобрала свою туфлю на отломившемся каблучке и спрятала в карман, а он, Александр, нашел вторую, целую.

Ползком по наклонной плоскости они в четыре руки подобрали все обломки пачкающего пальцы красной пылью кирпича, сложили обратно в буквы, после чего вытерли руки о траву.

Спустились, перешли рельсы и побрели гуськом по тропке вдоль. Мама оглянулась.

– Ну а если б меня арестовали?

– За что?

– Как то есть за что? За лозунг этот. – Она отвернулась, завела назад руку и потерла через манто себе попу. – За осквернение.

– Ты же нечаянно! – возмутился Александр.

– Это еще доказать надо! Кто бы поверил? Приписали бы злой умысел – ив Сибирь. Лет этак на десять! Меня в лагерь, Леонида – в штрафбат, ну а тебя, всего первопричину, в питомник. Для детей врагов народа.

– А разве есть такие?

– Враги народа?

– Нет, питомники.

– Сейчас – не знаю, – сказала мама, – а раньше-то полно их было… Слава Богу, никто нас вроде не увидел, а? Я-то сослепу была, а у тебя зрение детское: никто?

– Никто.

– А если б поезд проходил? Взяли бы пассажиры да и составили бы коллективное письмо. Куда следует.

– А куда?

– Неважно, – сказала мама. – А все ты! С твоей манией выискивать окольные тропки. – Мама остановилась и повернулась к нему. – В жизни, Александр, надо шагать положенным путем. Ясно?

– Ясно.

– А если положено ездить, так надо ездить! Впредь у меня чтоб ездил, как все. Ясно?

– Ясно.

Они вскарабкались на откос и оглянулись. На противоположном – под косыми лучами сентябрьского солнца – четко читался злополучный лозунг:

ДЕЛО СТАЛИНА – ВЕЧНО!

Он вышел во двор. У подъезда стоял «виллис». Дождь барабанил по его брезентовой крыше. Сапоги Гусарова исшаркали подножку до голого железа. Дверей в машине не было, из проема насмешливо смотрел рядовой Медведь.

Он снял ранец, влез на растрескавшееся кожаное сиденье и взялся за скобу поручня.

– Здравия желаем! Ну что, поехали?

Он промолчал.

– То-то!… – заключил Медведь.

Повернул ключ зажигания и кованой подошвой кирзача утопил стартер.

УРОК ЧИСТОПИСАНИЯ