Сын капитана Алексича

И, уложив нас спать, она всю ночь не выходила из нашей спальни. Мы спали еще неспокойно в ту первую мирную для нас ночь. Ни тогда, ни потом, много позднее, не могли мы забыть пустынных улиц Ленинграда, над которыми зловеще гудели самолеты и гул артобстрелов, казалось, потрясал стены домов…

Многие кричали со сна, вскакивали, порывались бежать куда-то, звали маму, плакали.

А она была все время рядом, садилась на край постели, проводила рукой по лбу, по голове, натягивала повыше одеяло, говорила какие-то тихие, успокаивающие слова…

Она решительно не умела никому ни в чем отказать. Сколько раз Федор Кузьмич упрекал ее за безволие и слабость, когда в дни получки она щедро раздавала деньги направо и налево, одалживая всем, кто ни попросит, — подавальщицам, няням, повару и даже дворнику Матвею, отличавшемуся неистребимым пристрастием к водке.

Став старше, мы научились играть на «струнах ее души», как говорил Егор Мальков.

Бывало, Егор или Сергей, завзятые киношники, бродят вокруг Надежды Поликарповны, молча вздыхая, и только поглядывают на нее страдальческими глазами.

— Что еще такое? — не выдержав, спросит она.

— Сегодня очень хорошая картина, — тихо, заученным грустным голосом говорит Сергей. — Говорят, просто замечательная…

— Так вы же были в кино три дня назад, — отвечает Надежда Поликарповна, заранее сдаваясь…

— Так то три дня назад, — вставляет Егор. — А сегодня совсем другая картина…

В конце концов она отправлялась к Федору Кузьмичу и долго, горячо доказывала ему, что детям нужны развлечения, что им и так непомерно много досталось и что она ручается — картина хорошая и полезная, да-да, очень даже полезная.

Сраженный ее доводами, а скорее просто настойчивостью, Федор Кузьмич устало махал рукой:

— Идите, что с вами поделаешь…

Я смотрю на ее немного скуластое, широкое, порядком уже постаревшее лицо и думаю о том, что, должно быть, новые обитатели «Розы ветров» хорошо изучили Надежду Поликарповну и, так же как мы когда-то научились, умеют играть на струнах ее души.

— Где Федор Кузьмич? — спрашиваю я.

— Не дождался тебя и пошел на Сухую балку.

— На Сухую балку? — удивляюсь я. — Что он там делает?

— То, что находит нужным, — отрезает Надежда Поликарповна.

Видно, до сих пор не может простить мне моей неточности.

Я наскоро обедаю и отправляюсь к Федору Кузьмичу на Сухую балку. Ведь я приехал специально для того, чтобы побывать на встрече друзей, через два дня мне уже надо уезжать обратно, а мы с ним еще по-настоящему и поговорить-то не успели.

Я иду улицей Чехова — окраинной улицей города — и выхожу к картофельному полю. За полем будет березовая роща, за рощей — Сухая балка.

Двое мальчиков идут позади меня — маленький и постарше.

— Курит, — говорит старший.

— Спичку бросил, — говорит маленький.

Я оборачиваюсь и спрашиваю:

— Кто вы такие, ребята?

Маленький прячется за спину старшего. Старший заливается румянцем так, что кажется, даже выгоревшие его волосы краснеют.

Однако он смело встречает мой взгляд.

— Мы из Ерусалимской слободы.

Это совсем другой конец города.

— Далеко забрались, — говорю я.

Ребята глядят на меня не спуская глаз. Маленький то выглянет из-за спины старшего, то спрячется.

— Ты что, играешь со мной? — спрашиваю его я.

Он снова прячется.

Я роюсь в карманах.

— Камушки любите?

— Какие камушки?

— А вот какие.

Я вынимаю из кармана два круглых, с неровными гранями осколка горного хрусталя, найденных мной нынешним летом на озере Байкал. Они сверкают на моей ладони, похожие на застывшие крупные дождевые капли.

— Хотите? — я протягиваю им хрусталики. Они глядят друг на друга. Думают. Потом старший протягивает загорелую руку:

— Хотим.

— Ты за себя говори. Может, товарищ твой не хочет?

Маленький, осмелев, подходит ко мне:

— А ну, дайте-ка…

— На, бери, — говорю я и, задержав его пальцы в своей ладони, спрашиваю: — Тебя как зовут?

— Кешкой.

— Его зовут Кешкой, — с готовностью подхватывает старший. — Это мой брат. А меня — Алексеем.

Он говорит спокойным, внушительным тоном взрослого. Так и сказал: «Алексеем», а не Лешей и не Алешей…

— Стало быть, мы с тобой тезки, — говорю я. — Меня тоже зовут Алексеем.

Теперь мы идем все вместе — я с Алексеем впереди, Кешка за нами. Вечер спускается над землей, и далеко на западе грохочет отдаленный раскат грома.

— Опять дождь будет, — говорю я.

— Опять? — усмехается Алексей. — Неужто вы давешний дождик за дождь считаете? Покапало чуть-чуть и перестало…

Он смотрит на запад, щуря глаза и прикладывая ладонь к бровям козырьком. Кажется, будто он подражает кому-то старшему.

— Должно, стороной пройдет, — замечает он. — А жаль. Нам бы сейчас здоровый дождина в самый раз…

Кешка топает сзади. Когда я оборачиваюсь, то вижу, как озабоченно и ревниво поглядывает он на осколки хрусталя в своей маленькой ладони. Теперь у него целых два камушка — Алексей отдал ему свой.

— Пусть играет, — небрежно замечает Алексей, — он маленький.

И решительно отворачивается от Кешки.

— Зачем вам дождь? — спрашиваю я Алексея.

Он не успевает ответить. Кешка выронил один камушек в траву и тут же заревел. Алексей стал искать, нашел.