Сын капитана Алексича

Полузакрыв глаза, откинув голову на скамейку, Семен негромко подпевает. Потом обрывает себя.

— Ты прав, — говорит он и спрашивает: — Больше никто не придет?

— Наверное, нет.

— Разъехались все наши кто куда. Рая Горохова где, не знаешь?

— Где-то под Ташкентом зоотехником на ферме. Федор Кузьмич переписывается с нею.

— А Вася Волохов? Не кончил еще консерватории?

— Говорят, в этом году заканчивает.

— Помнишь, как мы с ним пели дуэтом «Сомнение» Глинки?

Семен надувает толстые щеки и начинает густым, утробным басом:

Уймитесь, волнения страсти…

Потом вдруг умолкает, проводит рукой по горлу:

— Что-то у меня со связками…

— Это тебе кажется, — говорю я. Семен с детства отличался крайней мнительностью.

— Все мне кругом пророчили — второй Шаляпин! — Легкая усмешка загорается в его глазах. — А я, как видишь, врачом буду, сельским врачом.

— Не жалеешь?

— Как тебе сказать, сам не знаю, — искренне признается он.

— А по-моему, ты потому хочешь стать врачом, чтобы свои воображаемые болезни лечить…

— Уж ты скажешь! Вообще-то, если хочешь знать, быть врачом в паше время увлекательно и интересно. Если бы ты видел, — взволнованно продолжает он. — Если бы только видел, какой в сельской больнице главный врач, что это за голова! Представь себе, язву желудка первым во всей Ярославской области по методу Филатова стал лечить — подсадкой. Его во всех деревнях знают, буквально ни одного человека во всей области не найдешь, кто бы Валерия Васильевича не знал.

— А ты, видать, влюбился в него.

— Немного, — соглашается Семен, — ты же знаешь, я влюбчивый.

— Знаю, — говорю я.

— Как живет Катя? — спрашивает он, помолчав.

Искоса смотрю на него, на его глаза, которые в эту минуту особенно спокойны и бесстрастны.

— Работает в музее. Сегодня увидишь ее.

— Работой довольна?

— Так себе.

— Ну, а это, как вообще ее жизнь?

Семен почти умоляюще глядит на меня, но я беспощаден.

— Ты мне сквозняк в голове не устраивай. — Я повторяю его же любимое изречение. — Говори прямо, хочешь знать, Сергей здесь? Здесь. Она его любит? Любит. А он ее? Еще больше.

— Чего ты бесишься? — спрашивает Семен. — В самом деле, злится, будто я виноват.

— Виноват? — переспрашиваю я. — Чем виноват?

— Да хотя бы тем, что она любит Сергея.

— Совсем обалдел.

Я окидываю взглядом всю его высокую, внушительную фигуру и замечаю:

— Врачу, исцелися сам!

— Ладно, — примирительно говорит Семен, — чего ты в самом деле, Гвоздь? Вот уж поистине Гвоздь, так и впивается.

— Какой есть.

— Институт уже окончил? — спрашивает меня Семен, ему, видно, хочется, перевести разговор на другую тему.

— В прошлом году.

— Где работаешь?

— Далеко отсюда, за Байкалом. Вот сейчас приеду в Москву — и сразу же в экспедицию, а вернусь только к ноябрю, не раньше.

— Все камушки ищешь?

— Что придется.

Семен улыбается:

— Ладно, не будем раскрывать твои секреты… — Он смотрит на часы. — Пойду поброжу по городу.

Я насмешливо замечаю ему в тон:

— По дороге к Кате забреду…

Конечно, он зайдет к ней, как же иначе, хотя в глубине души, должно быть, робеет: как-то она встретит его? Впрочем, я знаю: ей все равно, она о нем и не думает. И никогда не думала. Самым первым, единственным для нее был и остался Сергей.

Я встаю со скамейки и иду к дому. Кругом цветы — над дверьми, над окнами, на балконе.

Надежда Поликарповна выбегает в сад, чтобы в последний раз оглядеть дом.

— Что за расточительность, — говорит она, — весь сад оголили.

— Не ворчите хотя бы сегодня, — отвечает, подойдя к ней, Федор Кузьмич.

Он надел новый синий костюм, шелковую рубашку и серый в красную полоску галстук. Лицо его спокойно, даже весело, но она вопросительно, с заметной тревогой глядит на него, и он улыбкой отвечает на ее взгляд.

Выпив чай, я выхожу за ворота, чтобы встретить Сергея и Катю. Косые лучи предзакатного солнца освещают гористую улицу, а издали видны мачты дальних передач. Они как бы шагают друг за другом, навстречу Волге.

Знакомая, до боли родная картина. Как часто, где бы я ни был, виделись мне эта улица, поросшая лопухом и подорожником, мостки гармоникой, завалинки возле заборов и линии дальних передач, похожие на великанов, деловито спешащих куда-то в никому не ведомый путь…

Катя подходит ко мне вместе с Семеном. На ней зеленое платье, газовый шарфик окутывает плечи, смуглые щеки ее горят таким нестерпимо розовым цветом, что я невольно отвожу глаза.

— Нет Сергея, — говорит Катя и подносит руку к горлу, как бы стараясь сдержать готовый вырваться оттуда крик. — Нигде нет его!

— То есть как это нет?

— А так вот, нет его — и все.

— Вы как сговорились? — спрашиваю я.

— Никак. Он пришел утром в музей и сказал, что зайдет за мной в шесть часов.

— А ты что?

— Что я? — раздраженно отвечает Катя. — Выслушала его, как водится.

— Может, он обиделся? — робко спрашивает Семен.

— Вот еще! На что бы это?

Катя свысока глядит на Семена, и он покорно опускает голову. Он бы не обиделся, он бы никогда не обиделся на нее, что бы она ни сказала, что бы ни сделала…

— Пора идти, — говорю я, — скоро начало.

Катя спокойно отталкивает мою руку:

— Я не пойду. Сперва надо отыскать Сергея.

— Никуда он не денется, твой Сергей.